Наталья Громова. Литературовед. Родилась в 1959 году в Приморском крае. Работала в Государственной исторической библиотеке. Закончила философский факультет МГУ. Работала в редакции литературы издательства «Советская энциклопедия». С 2000 по 2009 год издано несколько книг Натальи Громовой, среди них: «Достоевский», «Узел. Поэты: дружбы и разрывы. Из истории литературного быта 20-х-30-х годов», «Эвакуация идет…», «Распад. Судьба советского критика». Член Союза писателей Москвы. В настоящее время - старший научный сотрудник Дома-музея М. И. Цветаевой в Москве.
Мистер Пиквик против господина Чичикова
1
В 1836 году по просторам России, изборожденной тоскливыми, на взгляд путешественника, дорогами, по которым если ехать, то уж непременно куда-нибудь да приедешь, начал разъезжать по собственной надобности небезызвестный господин Чичиков. Он был человеком основательным, ухоженным, плотным на вид. Господин Чичиков возник и начал свое путешествие по России в 1836 году, хотя книга вышла в свет только в 1842 году.
В то же самое время в далеком туманном Альбионе отправился в путешествие вместе со своими верными друзьями маленький, кругленький, добродушный человечек - мистер Пиквик, - о чем и сообщил первый выпуск журнального издания «Пиквикского клуба», вышедший 31 марта 1836 года.
Казалось бы, что особенного может быть в таком совпадении: два писателя - один русский, другой английский, Гоголь и Диккенс, отправляют двух важных господ путешествовать по своим странам по их личной надобности? Да и страны эти столь различны, что рядом их поставить просто невозможно. Для России - Англия просто пылинка, словно жалкая губернишка, затерявшаяся на российских просторах. Но это только на первый взгляд, а если вглядываться пристальнее, то можно заметить удивительные вещи. Поставленные рядом две эти страны, два этих писателя и два важных господина начинают вдруг неожиданно и ярко проявлять те свои особенные свойства, которые в суете повседневности обычно бывают стерты и неразличимы.
Оттого-то поиск сходств и отличий в обыденной жизни разных сторон света и есть главный двигатель пилигримов и странников.
Всякое путешествие, по представлению наших авторов, должно начинаться с колеса или животного, это колесо вращающего. Собственно,
глубокомысленный анализ свойств колеса и начинает поэму «Мертвые души». Кучер Селифан, а также три лошади - Гнедой, Заседатель и Чубарый, запряженные в бричку господина Чичикова, обернувшуюся под конец птицей-тройкой, занимают в повествовании едва ли не столько же места, сколько и главные герои. Уотермен, специальный слуга на стоянке карет, который поит лошадей, и потому так называющийся (от слова «вода»), - английский собрат наших мужиков, раздумчиво беседующих о том, доедет ли колесо до Казани или не доедет, объясняет мистеру Пиквику, что лошади сорок два года и она так слаба, что если ее распрячь, сразу валится на землю, и только благодаря паре огромных колес, которые катятся на нее сзади, вынуждена бежать.
Столь примечательные философы из народа, обитающие на дорогах России и Англии в середине прошлого века, вовсе не случайны: жизнь дорог и в Англии, и в России соткана из множества анекдотов, шуток, потому зеваки, кучера, возницы и прочие обитатели дорог являются при начале пути что господина Чичикова, что мистера Пиквика как бы некими символическими провозвестниками всех грядущих приключений наших героев.
Вслед за кратким умозрением знатоков о колесе и о животном, сие колесо вращающем, на страницах одного и другого произведения мы встречаем подробное и серьезное описание города и его окрестностей. Глаз путешествующего останавливается на самых незаметных деталях. «Главное, что водится в этих городах, - пишет мистер Пиквик, - это, по-видимому, солдаты, матросы, евреи, мел, креветки, офицеры и портовые чиновники (…) Улицы имеют оживленный вид, чему, главным образом, способствует веселый нрав военных». Это о Ротчестере, Страуде, Четеме, Бромтоне.
Ему вторит русский наблюдатель. Чичиков нашел, «что город никак не уступал другим губернским городам: сильно била в глаза желтая краска на каменных домах и скромно темнела серая на деревянных (…) Попадались почти смытые дождем вывески с кренделями и сапогами…» И так далее. Главное в описаниях двух городов - это оптический обман. Зачем, собственно, выезжать из дома, чтобы все это увидеть? Не видеть бы вовсе!
То, что Пиквик путешественник, - для такой страны, как Англия, очень существенно. Да и роман о Пиквике и пиквикистах, их путешествиях и приключениях на дорогах близ Лондона, - это пародийно уменьшенное движение английской нации по просторам всего мира.
Три креста на гербе Великобритании, соединяющие собственно Англию, Шотландию и Ирландию, лучами направлены во все стороны света, во все уголки земли. Англия, омываемая морями, с древних времен с огромным любопытством всматривалась в другие миры. Английского путешественника можно было встретить в любых уголках земли, не случайно один из самых знаменитых романов о Гулливере и о Робинзоне Крузо именно английские. Известна история о некоем англичанине, которого наши русские путешественники Врангель и Матюшкин встретили на Чукотке, куда он забрел, пройдя всю Россию, и тем самым невероятно поразил местных жителей.
Пиквик с его непомерным любопытством, с трогательным удивлением от всего происходящего, да еще с его размышлениями вслух о «превратностях человеческой судьбы», - это и есть оживший, неуемный дух британца, то своекорыстно, то бескорыстно исследующий многообразие мира. Открывается ли это многообразие в речах мошенника или попутчика по дилижансу, пиквикисты одинаково аккуратно записывают любые странные сведения о мире, услышанные от встреченных ими людей.
Но Англия не просто посылала в путешествия свободных граждан своей страны. Во всех частях света Англия имела колонии и всегда чувствовала разрыв между жизнью - там (это могла быть Индия, Австралия, Трансвааль и прочее) и жизнью у себя на острове. Люди, возвращавшиеся оттуда, обычно спустя довольно продолжительное время несли новые знания, культуру, религию, странности, которыми окрашивалась их жизнь. Все помнят рассказ Конан-Дойла «Пестрая лента» о страшном герое, который привез из колонии диких зверей и змей и использовал их для убийств. Вся английская литература полна людьми с загаром и тайной их жизни там. Таинственная двойственность соотношения сокрытой своей жизни в колонии и явной жизни в метрополии определяет состояние духа этой страны, в которой существуют как бы две силы: центробежная с точкой - «холодным домом» - Англией и центростремительная - с разбегающимися лучами креста во все края земного мира.
Джером Джером как-то заметил: «Многие уверены, что все счастье людей - в пространстве, то есть чем обширнее страна, тем лучше в ней жить. Воображают, что самый счастливый француз не может равняться с самым неудачливым англичанином, потому что Англия обладает гораздо большим количеством квадратных миль, чем Франция. А каким жалким по этой теории должен чувствовать себя в сравнении, например, с русским мужиком швейцарский крестьянин, глядя на карту Европейской и Азиатской России!
Счастливые жители Лондона в холодные туманные дни могут согреваться мыслью, что в Британской империи никогда не заходит солнце. Сам лондонец видит солнце очень редко, но это не мешает ему считать себя одним из собственников солнца, так как он знает, что оно начинает и заканчивает свой день все в той же Британской империи, составляя, так сказать, ее особую принадлежность…»
Чудным образом растекающаяся по поверхности земли Россия, Русь - земля не для путешествий и путешественников. По ней долго и уныло едут помещики в свои поместья, мечутся дельцы или мошенники типа Чичикова, его, так сказать, племянники - искатели легкого наследства. Но народ по ней не разъезжает. Он ходит, странствует от монастыря к монастырю, неся то туда, то сюда какие-то полусказочные сюжеты о тридевятых царствах, о доле и недоле, о правде и кривде, - все это надо отыскать, найти. В России за правдой надо ходить, ее надо искать, как это делали близкие нашему сердцу мужики из поэмы «Кому на Руси жить хорошо». В русском сознании путешественники - это или бездельники, или очень богатые люди, путешествовать могут только «с жиру». Поэтому наши классические литературные герои отправляются в странствия, убегая от нравственных мук, как Онегин после дуэли с Ленским. Либо же как Печорин - на Кавказ, дабы найти своему холодному сердцу какое-нибудь развлечение среди экзотической природы и экзотических же ее жителей. Путешествуют русские люди или за границу, или в далекие области севера - к границам Аляски, на Тян-Шань - куда-нибудь неподалеку от основной территории, для того, чтобы еще и еще прирастить это огромное существо новыми и новыми землями, которые и переварить-то бедная страна не в состоянии. Но если сравнивать Русь с тем же туманным Альбионом, то стоит все же отметить, что центральную точку, где располагался бы Дом, обнаружить не так просто. Можно, конечно, вслед за Мариной Цветаевой сказать: «Москва - такой огромный странноприимный дом, всяк на Руси бездомный, мы все к тебе придем». Но судьба самой Цветаевой доказала, что поселиться, найти угол в самой Москве оказывается невозможно: в XX веке Москва стала исторгать из себя странников. Углы, что петербургские, что московские, не превратились в Дома.
Россия давно уж не знает (если не забыла вовсе), где она реальная, а где написанная. Так и живет здесь большинство людей, обреченных на мечту о птице-тройке, которая не сегодня-завтра откроет нам свою тайну. А если - не откроет? Правда и то, что Россия от века не стремилась обрести устойчивость и покой, а следовательно - Дом (иными словами, состояться как Дом). Напротив, о Доме сразу же начинали ностальгически вспоминать, - не успев даже его как следует потерять, - и Тургенев с его «Дворянским гнездом», и Толстой с «Детством», безнадежно согласившись с тем, что он навсегда утрачен. А потом волна становилась все мощнее и мощнее, и так вплоть до «Вишневого сада». Гоголь же - Дома не имущий, да так никогда и не обретший - просто отсекал от жизни эти дома, домишки, поместья, оставляя нас как перволюдей лицом к лицу с голым, необжитым от моря до моря пространством, по которому носится русская тоскливая песня…
Господин Чичиков едет в своей бричке по длинным дорогам России, чтобы получить у разных помещиков за небольшие, в сущности, деньги мертвые души. А приобретя «крестьян на вывод», он купит себе под них именьице, где-нибудь в Херсонской губернии. Собственно, обман, который осуществляет Чичиков, - и не обман вполне. Кого он обидел, кому навредил? Мелкий, совсем мелкий мошенник, а вовсе никакой не Наполеон. Но незатейливую историю о странствии по России Гоголь обернул ужасной, апокалипсической притчей о земле, населенной сплошь мертвецами. Мертвецы ходят, пьют, едят, но однако на самом деле - это не люди, а сплошь ожившие вещи. Ожившее тряпье - Плюшкин, ожившее полено - Собакевич и так далее.
В отличие от гоголевского героя, странный джентльмен по имени Пиквик называл себя «наблюдателем человеческой природы» и привносил в представление об Англии как о стране холодной и чопорной, населенной расчетливыми и исключительно прагматическими личностями, нечто иное. Стремление его - самое бескорыстное. Он и его друзья, образовавшие из своего сообщества некий Пиквикский клуб, путешествуют с той единственной целью: «наблюдать и исследовать людей и нравы, а также картины местной жизни или пробужденные ими мысли».
Пиквик и его друзья собирают сведения о людях, их странностях, их глупостях, даже подлостях, но все, кого они встречают, пусть и слабые, но живые люди. Гоголь же при помощи Чичикова создает вторую российскую кунсткамеру уродов, заключенных, словно в колбы, в соответствующие главы. Как уж тут не вскричать, не взмолиться, не воззвать к Руси с вопросом: что же пророчит ее необъятный простор? Не вся же она населена подобными чудищами, быть может, народ прячет в недрах своих тайных богатырей, тайных героев? В действительности народ прятал от Гоголя живые души и так далеко их спрятал, что понадобилось целое поколение русских писателей, которому предстояло расколдовать мертвые души, вдохнуть в тряпичных людей типа Башмачкина живую, теплую душу Девушкина. Но Гоголь оставил народу веру в свое тайное предназначение, в то, что русская птица- тройка лихо несется над всеми землями, а прочие народы должны расступаться, сторониться и «давать ей дорогу», ибо не знают ее великой тайны.
Можно предположить, что для Англии - основное свойство страны заключено в людях, ее населяющих. Потому и говорят, что странна не страна, а люди в ней странные - люди, полные всяких чудачеств, всяких странностей (тут надо будет сослаться на Карамзина с его письмами русского путешественника). Идея же России не в нас самих (или не только в нас), а скорее в пространстве-времени этой конкретной земли, по которой мы все ходим, на которой живем.
Если же спуститься по родовому древу каждой из стран к ее корням, иначе говоря, к архетипам и к мифологическим образам, то именно там, скорее всего, и откроются начала таких подходов. Главная тема кельтских, то есть праанглийских мифов - это история благородных рыцарей, восседающих вокруг некоего Круглого стола. Вот вам и прообраз всеобщего парламента, объединенной ли Европы, Организации ли Объединенных Наций - сравнения можно продолжать. Круглый стол возглавляет король Артур, а возле него сидит прекрасный рыцарь Ланселот и еще сто пятьдесят рыцарей. На этом столе мог размещаться святой Грааль - чаша, в которую была собрана кровь из ран Иисуса Христа. Святой Грааль исчез из-за людской греховности и, вернее, из-за греховности самих рыцарей. С тех пор поиск Грааля - главная цель и главное испытание людей.
В русском фольклоре если и есть достойный человек, то это или Иванушка-дурачок, или младший брат, притесняемый, как правило, своими старшими братьями. Русский сказочный герой обычно очень одинок и вынужден сражаться со всякой нечистью, обитающей в лесах, на болотах и повсюду на обширных пространствах нашей родины. Вообще есть определенное различие в том, как взаимодействуют герои кельтских мифов с потусторонним миром и как это происходит у героев мифов отечественных. Природный мир русской сказки и мифа и есть мир потусторонний реально, а потому и в поисках чудесного нет необходимости куда-то переходить, искать область чудесного: все здесь же, рядом - в лесу, на болоте, в реке, и любой ночью могут прийти с того света любые предки. С детства нас окружают жуткие сказочные образы. Возможно, оттого так легко и воспринимается нами необычное, фантастичное название поэмы Гоголя - «Мертвые души».
У богов, фей, эльфов, великанов древних кельтов есть свой мир, который тоже разделен перегородкой. Перегородкой достаточно тонкой, но она все-таки есть. Рыцари или засыпают и тогда путешествуют по инобытию, если дело происходит в бытие реальном, для этого в реальности надо пройти через узкий мост, спуститься в пещеру или же в колодец, где спрятаны сверкающие подземные небеса, или же, наконец, в чистилище. Все это подразумевает необходимость совершения какого-то целенаправленного действия. И любой рыцарь, отправляясь туда - во все эти «пропасти земли», в героическое по ним путешествие, - знал, что идет на подвиг аналогичный и во всем сообразный крестовым походам в Иерусалим. С русским же героем дело обстояло несколько иначе - у него испытания начинались уже за околицей или на первом же перекрестке.
Можно ли сказать, что герои двух знаменитых романов выражают истинные черты своего народа? Зачем мы смотрим на Англию и Россию их глазами? Разве Пиквик похож на холодного, замкнутого англичанина? Вот и Карамзин, путешествуя по Европе в конце XVIII века, писал о характере англичан: «Русское мое сердце любит изливаться в искренних, живых разговорах, любит игру глаз, скорые перемены лица, выразительное движение руки. Англичанин молчалив, равнодушен, говорит, как читает, не обнаруживая никогда быстрых душевных стремлений, которые потрясают электрически всю нашу физическую систему». Разве Пиквик такой? Наоборот, Пиквик удивительно доверчив; настолько доверчив, что он становится жертвой судейских крючкотворов и попадает в тюрьму.
А Чичиков? Разве он выражает наш национальный характер? Как же можно, чтобы главный герой русского романа был расчетливым, практичным, хитрым и совсем недобрым? Конечно же, это герой не нашего романа… Мало того, он еще и занимается совершенно невероятным для русского человека делом - скупает мертвые души! Все происходящее не имеет отношения к реальности, все описываемое в поэме преувеличено, фантастично. Или, может, скажете, что и Хлестаков, и городничий - тоже истинно русские национальные типы? Нет, тут уж, пожалуй, явная ошибка.
Англия смогла увидеть себя со стороны глазами смешного толстого человечка - правнука шекспировского Фальстафа, который расколдовывает своим юмором сухих джентльменов и строгих леди, занимающихся хозяйством, предвыборной борьбой, охотящихся за богатыми избранниками и упивающихся собственной глупостью. Мистер Пиквик, словно тугой волейбольный мяч, отскакивает от всех традиционных английских типов, от классических положений, все и вся обращая в пародию. Даже нежно любимые Англией романтики «озерной школы» превращаются на страницах романа в унылых поэтов, воспевающих болотных лягушек.
А Чичиков? К сожалению, он плоть от плоти России, он с нее кормится; можно даже сказать, кормится ею. Кормится ее землями, душами, живыми и мертвыми, дает-берет взятки, надувается до огромных размеров русского чиновника. Столетиями исторгает из себя их Россия, но тщетно. Чичиков, городничий, Хлестаков обитают в России по-прежнему. Гоголь мечтал о том, чтобы мертвое переплавилось в живое, чтобы его герои странным образом преобразились. Но необычность русского бытия состоит в том, что, за счет ли огромных пространств то ли еще почему-то, здесь не происходит возвышения и переплавки человеческих душ, о которой так мечтал Гоголь. Мертвые и живые души сосуществуют друг с другом, иногда вступая в борьбу. И когда торжествуют мертвые, они пишут доносы, устраивают погромы, служат любой, самой фантасмагорической власти. Русский чиновник - взяточник и мошенник - неистребим. Думается, что именно он носится птицей-тройкой по нашей грешной земле, а мы шарахаемся от его троек, «Мерседесов», а то и вовсе небесных колесниц-вертолетов.
2
Диккенс против Гоголя
Бурное время королевы Елизаветы подарило Англии Уильяма Шекспира. Время домовитой долгожительницы королевы Виктории дало Чарльза Диккенса. Англия времени Чарльза Диккенса, т. е. почти с начала и почти до конца XIX века, вовсе не была благополучной страной, населенной благополучным народом. Англия мучительно вступала в индустриальный капитализм, с его жестоким обращением с женщинами и детьми, грязными фабриками и приютами, страшными гулкими и мрачными лондонскими доками и измученными рабочими, каторжниками на болотах и гибельной долговой Ньюгетской тюрьмой. Диккенс еще маленьким мальчиком познал все темные и страшные стороны своей страны. Его отец сидел в тюрьме Маршалси, и мальчик посещал его там; в десять лет он был вынужден пойти работать на фабрику ваксы. Уже с детства мальчик острее всего пережил бесприютность. Поиск Приюта, Дома в жизни, в книгах, в издаваемом им журнале «Домашнее чтение» и стал главным направлением всей его жизни. Он жаждал невероятного - согреть каждого заброшенного ребенка, каждого несчастного человека на этом продуваемом всеми ветрами острове. Он желал каждого наделить очагом, Домом. Обитая на острове с «холодными домами», среди таких же холодных соотечественников, он мечтал согреть Англию. И, можно сказать, согрел ее тем, что создал культ английского, а потом и евро-американского Рождества.
Диккенс - писатель, ставший своеобразным гербом Англии, был в то же время и самым неанглийским англичанином - живо эмоциональным, очень пластичным, отзывчивым, живым и страстным. Именно он создал несметное количество смешных, фантастических, невероятных героев: карликов, горбунов, кривых старых дев, вечно пьяных молодых докторов, механических клерков, красноносых проповедников, толстых дам, занимающихся благотворительностью, и море других героев. Конечно же, ему очень помогала та почва, на которой он жил: англичане всегда славились чудаками и чудачествами. Ему вечно не хватало читателей, хотя по тем временам у него их было невероятно много. Он ездил по всей земле и читал, читал перед огромными аудиториями отрывки из своих романов. Он хотел видеть, как отзывается его слово, и ему удавалось это увидеть.
Как только его стали переводить на русский, он превратился в самого популярного в России писателя, заслужив вскоре странное звание самого русского из английских писателей.
Россия все вбирает, все впитывает. Каждое слово о себе она принимает столь глубоко и серьезно, что едва ли, так сказать, не оборачивается, превращается, как в сказке, каждый раз в ту страну, которую наилучшим образом создадут в Слове. Оттого и возникает в русской культуре столь безумный эффект двоящегося Петербурга, не то реально стоящего на земле, не то созданного русскими писателями.
Подобно Диккенсу, у которого все дальнейшие взаимоотношения с «холодным домом» - Англией начинаются с истории его детства, многое во взаимоотношениях Николая Васильевича Гоголя с миром, Россией и людьми начинается с его детства в Малороссии.
Родившийся у очень юной матери, Гоголь был слабым и больным ребенком. К воспоминаниям его матери давно принято относиться с большим подозрением. Она считала своего сына непревзойденным гением и поэтому была уверена, что он изобрел паровую машину, железную дорогу, да и все другие достижения прогресса должны быть непременно связаны с его именем. Необычность и странность преследуют его с раннего детства. Маленьким мальчиком он утопил кошку: ему не понравилось, как она мяукает, а потом горько раскаивался в содеянном поступке. Кроме того, он очень часто, учась в лицее, дабы избежать наказания за проказы, притворялся безумным и отправлялся в местную больничку. «Гоголь взбесился!» - кричали его соученики, а он очень артистично бился на полу, кричал и пускал изо рта пену. Письма Гоголя к родным поражали последующих исследователей постоянным обманом и мистификациями; он придумывал жизнь, ситуации, события. Пожалуй, Россия была для него такой же загадкой, как и его собственная невероятная душа. Удивительно, что Гоголь, столь обласканный в детстве, во всю остальную жизнь абсолютно бездомен, как бездомны и его главные герои. «Мне бы дорога теперь, да дорога в дождь, в слякоть, через леса, через степи, на край света».
Гоголя и его героев манят роли, смена масок, положений; они крутятся на проволоке, словно ярмарочные актеры, а Россия, замерев, смотрит, какие антраша выделывают писатель и его знаменитые персонажи. Он хотел разгадать Россию, но она была и его мукой, он бежал из нее, стремился в свой солнечный, светлый, древний Рим, так, что его не могли остановить ни хлопоты по устройству сестер, ни мольбы друзей. В холодном, сыром Петербурге у Гоголя болели зубы, нос, его охватывали приступы меланхолии. В каждом письме из России он пишет, как мечтает покинуть эту противную, гадкую землю, которая ничего не понимает в том, что истинно происходит в его душе. Но каждое его слово все - от либералов до самого государя Императора - ловили с умилением. Сатирика, обличавшего нравы своей страны, умоляли остаться, власть постоянно ссужала его деньгами. И это в то же самое время, когда за невинные собрания молодого Герцена ссылали в Вятку. Гоголь же свободно пересекал границы России туда и обратно, важно объясняя и из далекого Рима нечто о русском богоизбранничестве. Гоголь обиделся на первых зрителей «Ревизора». Они не так и не там смеялись, они вообще ничего не поняли, его охватила ужасная тоска, и он решил наказать Россию своим отъездом. И тут в первый раз прозвучало: «Пророку нет славы в отчизне».
Известно, что он очень мало видел Россию, недолго жил в Петербурге, в Москве - остановками, по губерниям только проехал, увидев их из окна своей кареты. Наверное, потому и вызывал Гоголь у многих людей сомнение в том, что он национальный русский писатель и выразитель некой потаенной русской души. Скорее уж причудливого русского кошмара, фантасмагорически отраженного в кривом зеркале пространства. Хотя многие скажут, что не в кривом, а в самом идеальном зеркале. Белинский вообще назвал Гоголя «Колумбом натурализма», т. е. считалось, что он как никто воспроизводит именно действительность. Но тогда мы должны всерьез уверовать, что все те механические, филигранно описанные существа, с их прыщиками, волосками, бурчанием в желудке, икотой, а также жадностью, подлостью, лицемерием, хитростью и прочим, есть люди, созданные по образу и подобию Божию. Единственное, что связывает Гоголя с русской традицией, - это странничество как способ жизни, как бегство от себя, от страны, от тоски, с мечтой о своей идеальной России.
Можно сказать, что ее он сочинил - эту Россию.
Гоголь глубоко трагичен, несмотря на видимый комизм своих творений. Он давно разуверился. Разуверившийся в роде человеческом, он с помощью огромного религиозного усилия пытался преобразить своих героев и огромным религиозным усилием уговаривал себя во втором томе «Мертвых душ» в преображении своих героев и, в первую очередь, - столь неоднозначного мистера Чичикова.
Диккенс же почти всегда радостен - то светло, то печально; его мир пронизан юмором, согревающим своим теплом даже острые сатирические картины.
Диккенс обошел в своем «холодном доме» все углы и щели: и ничего не осталось, ничто не миновало его остроумного взгляда. Но было у него одно главное отличие от нашего странного русского писателя: Диккенс любил даже тех, над кем смеялся. Он вообще очень любил простых, незаметных, обычных людей, их тихий домашний уют. Его любовь достигла такого пафоса, что каким-то особым гимном он воспел даже Очаг, превратив его в алтарь Дома. Так Дом, согретый любовью, превращается у него в тихое святилище, в точку отсчета любой человеческой жизни. Человек, оскорбивший семейный очаг или недооценивший любовь к нему, как правило, должен пройти долгие дороги испытаний. Но и, обязательно вернувшись, раскаяться в том, что изменил тихой гавани любви.
Парадокс в том, что фантастический Гоголь остается одним из самых современных писателей России. И мы снова и снова завороженно разглядываем гоголевских человечков, узнавая в их лицах и поступках каждый день нашей повседневной жизни. Проходят столетия, царский строй сменяют большевики, за ними является новая-старая Россия, шарманщик крутит ручку своей шарманки, а по огромной растекшейся во все стороны стране движутся Вечно Живые Мертвые Души - Чичиковы, Кувшинные Рыла, Хлестаковы, Городничие и cetera, cetera…
Наталья Громова. Мистер Пиквик против господина Чичикова.// «РУССКИЙ МIРЪ. Пространство и время русской культуры» № 3, страницы 13-21
ГЛАВА XXIV, в которой мистер Питер Магнус становится ревнивым, а леди средних лет пугливой, вследствие чего пиквикисты попадают в тиски закона Когда мистер Пиквик спустился в комнату, в которой провел с мистером Питером Магнусом вечер накануне, он увидел, что этот джентльмен, дабы выставить свою особу в лучшем свете, воспользовался содержимым двух саквояжей, кожаного футляра и пакета в оберточной бумаге и теперь шагал взад и вперед по комнате в состоянии крайнего возбуждения и волнения. - Доброе утро, сэр, - сказал мистер Питер Магнус. Как вы это находите, сэр? - Очень эффектно! - ответил мистер Пиквик, обозревая с добродушной улыбкой костюм мистера Питера Магнуса. - И мне так кажется, - сказал мистер Магнус. - Мистер Пиквик, сэр, я уже послал свою визитную карточку. - Неужели? - сказал мистер Пиквик. - Да. И лакей принес ответ, что она примет меня сегодня в одиннадцать в одиннадцать, сэр. Это значит через четверть часа. - Да, это очень скоро, - сказал мистер Пиквик. - О да, очень скоро! - отозвался мистер Магнус. Пожалуй, слишком скоро, мистер Пиквик, сэр? - Уверенность - великая вещь в таких случаях, - заметил мистер Пиквик. - Совершенно согласен, сэр, - сказал мистер Питер Магнус. - Во мне много уверенности, сэр. В самом деле, мистер Пиквик, я не понимаю, почему мужчина испытывает страх в таких случаях, сэр? В чем суть дела, сэр? Стыдиться нечего, все основано на взаимном соглашении, и ничего больше. С одной стороны муж, с другой - жена. Таков мой взгляд на это дело, мистер Пиквик. - Взгляд философический, - заметил мистер Пиквик. - Но завтрак уже готов, мистер Магнус. Идемте! Они уселись за завтрак, но, несмотря на похвальбу мистера Питера Магнуса, было очевидно, что он находится в крайне нервическом состоянии, коего главными симптомами служили: потеря аппетита, наклонность опрокидывать чайную посуду, неловкие попытки шутить и неодолимая потребность смотреть каждую секунду на часы. - Хи-хи-хи! - хихикнул мистер Магнус, напуская на себя веселость и задыхаясь от волнения. - Осталось только две минуты, мистер Пиквик. Я бледен, сэр? - Не очень, - ответил мистер Пиквик. Наступила Короткая пауза. - Прошу простить, мистер Пиквик, но в былое время вы когда-нибудь предпринимали что-нибудь подобное? - спросил мистер Магнус. - Вы разумеете, делал ли я предложение? - спросил мистер Пиквик. - Да. - Никогда! - ответил мистер Пиквик с великой энергией. - Никогда! - Значит, вы не имеете понятия о том, как получше приступить к делу? - Этого сказать нельзя, - отвечал мистер Пиквик. Кое-какое понятие об этом предмете у меня есть, но так как я никогда не проверял его на опыте, мне бы не хотелось, чтобы вы им руководились в своих поступках. - Я был бы крайне признателен вам, сэр, за любой совет, - сказал мистер Магнус, еще раз бросая взгляд на часы, стрелка которых приближалась к пяти минутам двенадцатого. - Хорошо, сэр, - согласился мистер Пиквик с глубокой торжественностью, благодаря которой сей великий муж придавал, когда ему было угодно, особую выразительность своим замечаниям. - Я бы начал, сэр, с восхваления красоты леди и ее исключительных качеств; засим, сэр, я перешел бы к тому, сколь я недостоин... - Очень хорошо, - вставил мистер Магнус. - Недостоин, но только ее одной, заметьте, сэр, пояснил мистер Пиквик, - но, дабы показать, что я не совсем недостоин, я сделал бы краткий обзор своей прежней жизни и своего настоящего положения. Путем сравнения я бы ей доказал, что для всякой другой женщины я был бы очень желательным объектом. Затем я бы распространился о своей горячей любви и глубокой преданности. Быть может, в этот момент я попытался бы взять ее за руку. - Понимаю! Это очень важный пункт, - подхватил мистер Магнус. - Затем, сэр, - продолжал мистер Пиквик, воспламеняясь по мере того, как вся картина представлялась ему в более ослепительных красках, - затем, сэр, я бы подошел к простому и ясному вопросу: "Хотите быть моей?" Мне кажется, я не ошибусь, если предположу, что после этого она отвернется. - Вы думаете, что это случится? - спросил мистер Магнус. - Если она этого не сделает в нужный момент, это может сбить меня. - Мне кажется, сделает, - сказал мистер Пиквик. - После сего, сэр, я бы сжал ее руку, и думаю, думаю, мистер Магнус, поступи я так, - предположим, что отказа не последовало, - я бы нежно отвел в сторону носовой платок, который, как подсказывают мне мои скромные познания человеческой натуры, леди должна в этот момент прикладывать к глазам, и запечатлел бы почтительный поцелуй. Мне кажется, я бы поцеловал ее, мистер Магнус; и я решительно утверждаю, что в этот самый момент, если леди будет склонна принять мое предложение, она стыдливо прошепчет мне на ухо о своем согласии. Мистер Магнус вздрогнул, несколько мгновений молча смотрел на одухотворенное лицо мистера Пиквика, а затем (часы показывали десять минут двенадцатого) горячо пожал ему руку и бросился с решимостью отчаяния вон из комнаты. Мистер Пиквик несколько раз прошелся взад и вперед по комнате; маленькая стрелка часов, подражая ему и постепенно двигаясь вперед, приблизилась к месту, обозначающему на циферблате полчаса, когда дверь внезапно распахнулась. Он обернулся, чтобы приветствовать мистера Питера Магнуса, но вместо него увидел перед собою радостное лицо мистера Танмена, безмятежную физиономию мистера Уинкля и одухотворенные черты мистера Снодграсса. Пока мистер Пиквик здоровался с ними, в комнату влетел мистер Питер Магнус. - Мои друзья - мистер Магнус, джентльмен, о котором я говорил, - представил мистер Пиквик. - Ваш покорный слуга, джентльмены, - сказал мистер Магнус, находившийся, видимо, в крайнем возбуждении. - Мистер Пиквик, разрешите мне отвлечь вас на один момент, сэр, только на момент. Говоря это, мистер Магнус запряг указательный палец в петлю фрака мистера Пиквика и, оттащив его в оконную пишу, сказал: - Поздравьте меня, мистер Пиквик! Я следовал вашему совету буква в букву. - И все сошло удачно? - осведомился мистер Пиквик. - Все. Лучше и быть не могло, - ответил мистер Магнус. - Мистер Пиквик, она - моя! - Поздравляю вас от всего сердца, - промолвил мистер Пиквик, горячо пожимая руку своему новому другу. - Вы должны познакомиться с нею, - сказал мистер Магнус. - Пойдемте со мной, прошу вас. Мы вернемся через секунду. Прошу прощенья, джентльмены. И мистер Магнус поспешно увлек мистера Пиквика из комнаты. Он остановился у двери соседней комнаты и почтительно постучал. - Войдите, - послышался женский голос. - И они вошли. - Мисс Уитерфилд, - произнес мистер Магнус, - разрешите мне познакомить вас с близким моим другом, мистером Пиквиком. Мистер Пиквик, позвольте вас представить мисс Уитерфилд. Леди находилась в другом конце комнаты. Раскланиваясь, мистер Пиквик извлек очки из жилетного кармана и надел их... но едва он это сделал, как вскрикнул от удивления и попятился, а леди, слегка взвизгнув, закрыла лицо руками и опустилась в кресло; мистер Питер Магнус остолбенел, переводя взгляд с одного на другого в крайнем удивлении и ужасе. Все это казалось совершенно необъяснимым, но дело в том, что, едва мистер Пиквик надел очки, он тотчас же признал в будущей миссис Магнус ту самую леди, в комнату которой он этой ночью вторгся незваным гостем, и едва очки были водружены на носу мистера Пиквика. как леди тотчас же узнала физиономию, которая живо напомнила ей обо всех ужасах, связанных со злосчастным ночным колпаком. Леди взвизгнула, а мистер Пиквик вздрогнул. - Мистер Пиквик! - воскликнул мистер Магнус, растерявшись от удивления. - Что это значит, сэр? Что это значит, сэр? - грозно повторил мистер Магнус, повышая голос. - Сэр, - сказал мистер Пиквик, приходя в возмущение от внезапного перехода мистера Питера Магнуса к повелительному тону. - Я отказываюсь отвечать на этот вопрос. - Вы отказываетесь, сэр? - спросил мистер Магнус. - Отказываюсь, сэр, - ответил мистер Пиквик, - без согласия и разрешения леди я считаю невозможным упоминать о том, что может компрометировать ее или пробудить в ней неприятные воспоминания. - Мисс Уитерфилд, вы знаете этого человека? - сказал мистер Питер Магнус. - Знаю ли я его? - нерешительно переспросила леди средних лет. - Да, знаете ли вы его, сударыня? Я спросил, знаете ли вы его? - свирепо повторил мистер Магнус. - Я его видела, - ответила леди средних лет. - Где? - спросил мистер Магнус. - Где? - Этого... - повторила леди средних лет, вставая с кресла и отворачиваясь. - Этого я не открою ни за что на свете. - Я понимаю вас, сударыня, - сказал мистер Пиквик, - и уважаю вашу деликатность. Можете на меня положиться, я никогда этого не открою, положитесь на меня. - Принимая во внимание положение, в которое я поставлен по отношению к вам, вы подходите к этому вопросу с удивительным спокойствием, сударыня, сказал мистер Магнус. - Жестокий мистер Магнус! - воскликнула леди средних лет, после чего залилась слезами. - Обращайтесь со своими замечаниями ко мне, сэр, - прервал мистер Пиквик. - Если кто и виноват, то один я. - О, вы один виноваты, не так ли, сэр? - сказал мистер Магнус. - Я... я... отлично понимаю. Вижу все насквозь, сэр. Теперь вы раскаиваетесь в своем решении, сэр, не так ли? - В моем решении! - воскликнул мистер Пиквик. - Да, в вашем решении, сэр! О! Не смотрите на меня, сэр, - сказал мистер Магнус. - Я помню ваши слова, сказанные вчера вечером, сэр. Вы явились сюда, сэр, с целью разоблачить предательство и обман одной особы, чьей правдивости и честности вы слепо доверяли, не так ли? Тут мистер Питер Магнус позволил себе изобразить на лице саркастическую улыбку и, сняв зеленые очки, которые в припадке ревности, по-видимому, счел излишними, начал вращать маленькими глазками так, что страшно было смотреть. - Не так ли? - сказал мистер Магнус, и улыбка его сделалась еще более саркастической. - Но вы поплатитесь за это, сэр! - Поплачусь? За что? - спросил мистер Пиквик. - Помалкивайте, сэр, - ответил мистер Магнус, шагая по комнате. Помалкивайте! Есть что-то всеобъемлющее в этом выражении "помалкивайте", ибо мы не можем вспомнить ни одной ссоры, коей мы были свидетелями, на улице, в театре, в общественном месте или где бы то ни было, которая не сопровождалась бы этим стандартным ответом на все воинственные вопросы. "Вы себя называете джентльменом, сэр?" - "Помалкивайте, сэр". - "Разве я позволю себе сказать что-нибудь обидное молодой женщине, сэр?" - "Помалкивайте, сэр". - "Вы что, хотите, чтобы я разбил вам голову об эту стенку, сэр?" "Помалкивайте, сэр". Замечательно, что в этом универсальном "помалкивайте, сэр", как будто скрывается какая-то едкая насмешка, пробуждающая в груди того, кому оно адресовано, больше негодования, чем может вызвать самая грубая брань. Мы не будем утверждать, что эта реплика по адресу мистера Пиквика вызвала такое же негодование в душе мистера Пиквика, каковое безусловно вскипело бы в груди какой-нибудь вульгарной натуры. Мы только отмечаем факт, что мистер Пиквик открыл дверь и отрывисто крикнул: - Тапмен, подите сюда! Мистер Тапмен немедленно явился с выражением крайнего удивления на физиономии. - Тапмен, - сказал мистер Пиквик, - тайна несколько деликатного свойства, касающаяся этой леди, послужила причиной столкновения между этим джентльменом и мною. Если я заверяю его, в вашем присутствии, что эта тайна не имеет никакого отношения к нему и не касается его личных дел, едва ли мне нужно просить вас иметь в виду, что если он и дальше будет настаивать на своем, тем самым он выразит сомнение в моей правдивости, и мне остается только рассматривать это как оскорбление. И мистер Пиквик смерил взглядом мистера Питера Магнуса с ног до головы. Почтенная и полная достоинства осанка мистера Пиквика вместе с отличавшими его силою и энергией выражений убедили бы всякого нормального человека, но, к несчастью, именно в этот момент рассудок мистера Питера Магнуса был в каком угодно состоянии, только не в нормальном. Вместо того чтобы удовлетвориться, как подобало бы ему, объяснениями мистера Пиквика, он немедленно начал раздувать в себе докрасна раскаленную, испепеляющую, всепожирающую злобу и говорить о своих чувствах и тому подобных вещах; он старался придать особую выразительность своей декларации тем, что шагал по комнате и ерошил волосы, - развлечение, которое он время от времени разнообразил, потрясая кулаком перед добродушным лицом мистера Пиквика. В свою очередь мистер Пиквик, в сознании собственной невинности и правоты, а также раздраженный тем, что столь некстати поставил леди средних лет в неприятное положение, находился не в обычном для него мирном состоянии духа. В результате громкие слова произносились еще более громким голосом, пока, наконец, мистер Магнус не заявил мистеру Пиквику, что тот еще услышит о нем, на каковое заявление мистер Пиквик с похвальной вежливостью ответил, что чем скорее он о нем услышит, тем лучше; вслед за сим леди средних лет в ужасе бросилась вон из комнаты, мистер Тапмен увлек мистера Пиквика, а мистер Питер Магнус был предоставлен самому себе и своим размышлениям. Если бы леди средних лет больше общалась с деловым миром или была знакома с нравами и обычаями тех, кто составляет законы и устанавливает моды, она бы знала, что такого рода ожесточение - самая безобидная вещь в природе; но так как она почти всегда жила в провинции и никогда не читала отчетов о парламентских прениях, то была весьма мало осведомлена в подобных тонкостях цивилизованной жизни. Поэтому, когда она добралась до своей комнаты, заперлась и начала размышлять о сцене, которая сейчас произошла, в ее воображении возникли самые страшные картины кровопролития и смертоубийства; среди этих картин далеко не самой страшной был портрет в натуральную величину мистера Питера Магнуса с ружейным зарядом в груди, несомого домой четырьмя носильщиками. Чем больше размышляла леди средних лет, тем больше приходила в ужас; в конце концов она решила отправиться к главному городскому судье с просьбой безотлагательно задержать мистера Пиквика и мистера Тапмена. К этому решению леди средних лет была приведена рядом соображений, из коих главным было то, что она тем самым даст неопровержимое доказательство своей преданности мистеру Питеру Магнусу и своих забот о его безопасности. Она слишком хорошо знала его ревнивый характер, чтобы отважиться хотя бы слегка намекнуть на истинную причину своего волнения при встрече с мистером Пиквиком, и она верила в силу своего влияния и в способность маленького человека поддаться ее убеждениям и умерить свою неистовую ревность, если мистер Пиквик будет удален и исчезнет повод к новой ссоре. Погруженная в такие мысли, леди средних лет облачилась в капор и шаль и направилась к дому мэра. Джордж Напкинс, эсквайр, упоминаемый выше главный судья, был самой величественной особой, какую мог бы встретить самый быстрый ходок в промежуток времени от восхода до заката солнца в день двадцать первого июня, каковой день, согласно календарю, является самым длинным днем в году, что, естественно, обеспечивает ходоку наиболее продолжительный срок для поисков. В это именно утро мистер Панкине пребывал в состоянии край него возбуждения и раздражения, ибо в городе вспыхнул мятеж: приходящие воспитанники самой большой школы составили заговор с целью разбить стекла у ненавистного торговца яблоками, освистали бидла и забросали камнями констебля - пожилого джентльмена в сапогах с отворотами, вызванного для подавления мятежа, джентльмена, бывшего с юных лет и в течение полувека блюстителем порядка. Мистер Напкинс восседал в своем удобном кресле, величественно хмурясь и кипя яростью, когда доложили о леди, пришедшей по срочному, приватному и важному делу. Мистер Напкинс принял ледяной и грозный вид и приказал впустить леди, каковое приказание, подобно всем распоряжениям монархов, судей и прочих могущественных земных владык, было немедленно исполнено, и мисс Уитерфилд, взволнованная и кокетливая, была введена. - Мазль! - сказал судья. Мазль был низкорослый слуга с длинным туловищем и короткими ногами. - Мазль! - Слушаю, ваша честь. - Подайте кресло и удалитесь. - Слушаю, ваша честь. - Итак, сударыня, потрудитесь изложить ваше дело, - сказал судья. - Это очень тягостное дело, сэр, - проговорила мисс Уитерфилд. - Очень возможно, сударыня, - отозвался судья. Успокойтесь, сударыня! Мистер Напкинс принял милостивый вид. - И расскажите, по какому делу, подлежащему вниманию закона, вы сюда явились, сударыня. Тут судья восторжествовал над человеком, и мистер Напкинс снова принял суровый вид. - Мне очень неприятно, сэр, являться к вам с таким сообщением, - сказала мисс Уитерфилд, - но я боюсь, что здесь состоится дуэль. - У нас, сударыня?! - воскликнул судья. - Где, сударыня? - В Ипсуиче. - В Ипсуиче, сударыня?.. Дуэль в Ипсуиче?! - снова вскричал судья, пришедший в ужас при этом сообщении. Невероятно, сударыня! Я уверен, что в нашем городе этого быть не может. Боже мой, сударыня, известна ли вам энергия наших местных властей? Может быть, вам случалось слышать, сударыня, как четвертого мая я ворвался на ринг в сопровождении только шестидесяти констеблей, с риском пасть жертвой разъяренной толпы. Я прекратил кулачное состязание между мидлсекским Дамплингом и саффокским Бентамом. Дуэль в Ипсуиче, сударыня! Я не верю... не верю, - продолжал судья, рассуждая сам с собой, - чтобы двое людей взяли на себя смелость замыслить такое нарушение мира в этом городе. - К несчастью, то, что я сообщила, слишком верно, сказала леди средних лет. - Я была свидетельницей ссоры. - Это дело в высшей степени необычайное, - сказал пораженный судья. Мазль! - Слушаю, ваша честь. - Пошлите сюда мистера Джинкса! Немедленно! - Слушаю, ваша честь. Мазль исчез, и бледный, остроносый, полуголодный, оборванный клерк средних лет вошел в комнату. - Мистер Джинкс! - обратился к нему судья. - Мистер Джинкс! - Сэр? - отозвался мистер Джинкс. - Эта леди, мистер Джинкс, явилась сюда с сообщением о замышляемой у нас в городе дуэли. Мистер Джинкс, не зная в точности, как ему поступить, раболепно улыбнулся. - Над чем вы смеетесь, мистер Джинкс? - спросил судья. Мистер Джинкс мгновенно принял серьезный вид. - Мистер Джинкс, - сказал судья, - вы - болван! Мистер Джинкс смиренно взглянул на великого мужа и закусил кончик пера. - Вы можете, сэр, видеть в этом сообщении нечто смешное, но я должен сказать, мистер Джинкс, что смеяться тут нечего, - сказал судья. Полуголодный Джинкс вздохнул, словно действительно удостоверился, что поводов для смеха у него было очень мало, и, получив приказание записать сообщение леди, потащился к столу и начал записывать. - Этот Пиквик, как я понял, - дуэлянт? - спросил судья, когда заявление было записано. - Вот именно, - сказала леди средних дет. - А другой скандалист.... Как его имя, мистер Джинкс? - Тапмен, сэр. - Тапмен - секундант? - Да. - Второй дуэлянт, вы сказали, сударыня, скрылся? - Да, - ответила мисс Уитерфилд, покашливая. - Прекрасно! - заявил судья. - Эти два лондонских головореза, явившись сюда для истребления подданных его величества, воображают, что на таком расстоянии от столицы рука правосудия слаба и парализована. Они получат урок! Приготовьте ордера на арест, мистер Джинкс. Мазль! - Слушаю, ваша честь. - Граммер внизу? - Да, ваша честь. - Пошлите его сюда. Раболепный Мазль исчез и скоро вернулся в сопровождении пожилого джентльмена в сапогах с отворотами, главными приметами которого были: распухший нос, хриплый голос, сюртук табачного цвета и блуждающий взор. - Граммер! - обратился к нему судья. - Ваш-шесть? - В городе спокойно? - Благополучно, ваш-шесть, - ответил Граммер. Народное волнение немного улеглось - мальчишки ушли играть в крикет. - В такие времена, Граммер, нужны энергические меры, - решительно сказал судья. - Если ни во что не ставят авторитет королевских чиновников, надо прочесть во всеуслышание закон о мятеже *. Если гражданские власти не в состоянии защитить эти окна, Граммер, войска могут защитить и гражданскую власть и окна. Мне кажется, это - основное положение конституции, мистер Джинкс? - Разумеется, сэр, - сказал Джинкс. - Прекрасно, - продолжал судья, подписывая ордера. - Граммер, вы приведете этих людей ко мне сегодня же. Вы найдете их в "Большом Белом Коне". Вы помните историю с мидлсекским Дамплингом и саффокским Бентамом, Граммер? Мистер Граммер покивал головой, давая понять, что никогда он этого не забудет. Впрочем, он и не мог забыть, поскольку об этом упоминалось ежедневно. - А это еще более противоконституционный поступок, - продолжал судья, еще большее нарушение мира и спокойствия и грубое нарушение прерогатив его величества. Дуэль - одна из самых бесспорных прерогатив его величества, если я не ошибаюсь, не правда ли, мистер Джинкс? - Особо оговоренная в Великой хартии *, сэр, - ответил мистер Джинкс. - Один из самых блестящих перлов британской короны, отторгнутый у его величества баронами, если я не ошибаюсь, не так ли, мистер Джинкс? - сказал судья. - Совершенно верно, сэр, - ответил мистер Джинкс. - Прекрасно! - сказал судья, горделиво приосанившись. - Прерогатива не должна быть попрана в этой части владений короля. Граммер, возьмите подкрепление я приведите эти приказы в исполнение как можно скорей. Мазль! - Слушаю, ваша честь. - Проводите леди. Мисс Уитерфилд ушла, глубоко потрясенная учеными справками судьи; мистер Напкинс ушел завтракать; мистер Джинкс ушел в самого себя, ибо это было единственное место, куда он мог уйти, за исключением дивана, служившего ему постелью в маленькой общей комнате, которая днем была занята семьей его квартирной хозяйки; мистер Граммер ушел, дабы исполнением нового поручения смыть оскорбление, нанесенное ему и другому представителю его величества, бидлу, утром этого дня. В то время как подготовлялись эти твердые и решительные меры к охранению "королевского мира", мистер Пиквик со своими друзьями, ничего не подозревая о надвигающихся великих событиях, мирно уселись за обед; все были разговорчивы и общительны. Мистер Пиквик только что начал рассказывать о своих ночных приключениях, к великому удовольствию учеников, а в особенности мистера Тапмена, как вдруг дверь открылась и какая-то противная физиономия просунулась в комнату. Глаза этой противной физиономии в течение нескольких секунд внимательно осматривали мистера Пиквика и, по всем признакам, остались вполне удовлетворены своим исследованием, ибо фигура, коей принадлежала противная физиономия, медленно втиснулась в комнату и предстала в образе пожилого субъекта в сапогах с отворотами. Чтобы не держать читателя и далее в неизвестности, скажем коротко: это были блуждающие глаза мистера Граммера, а фигура была фигурой этого же джентльмена. Поведение мистера Граммера было профессиональным, но своеобразным. Первым его актом было запереть изнутри дверь на задвижку, вторым - тщательно вытереть голову и лицо бумажным носовым платком, третьим - положить шляпу, с бумажным носовым платком внутри, на ближайший стул, и четвертым - вытащить из внутреннего кармана сюртука короткий жезл, увенчанный медной короной, которым он, как мрачное привидение, поманил мистера Пиквика. Мистер Снодграсс первый нарушил молчание, вызванное общим недоумением. Сначала он пристально посмотрел на мистера Граммера, а затем выразительно сказал: - Это частное помещение, сэр... частное помещение. Мистер Граммер покачал головой и ответил: - Для его величества не существует частных помещений, раз мы переступили порог дома, таков закон. Воображают, будто дом англичанина - его крепость. Вздор! Удивленные пиквикисты переглянулись. - Кто из вас мистер Танмен? - спросил мистер Граммер. Интуитивно он представлял себе мистера Пиквика; его он узнал с первого взгляда. - Мое имя Тапмен, - отозвался этот джентльмен. - Мое имя - закон! - сказал мистер Граммер. - Как? - задал вопрос мистер Тапмен. - Закон! - ответил мистер Граммер. - Закон, власть гражданская и исполнительная - это мои титулы, а вот мое полномочие: "Пробел - Тапмен, пробел Пиквик... против мира державного нашего государя короля...и предусматривая". Все в надлежащем порядке. Вы арестованы, Пиквик и Тапмен... вышеназванные. - Что значит эта наглость? - сказал мистер Тапмен, вскакивая с места. Потрудитесь выйти отсюда! - Ах, так! - крикнул мистер Граммер, быстро ретируясь к двери и приоткрывая ее на дюйм или на два, - Дабли! - Здесь! - послышался густой низкий голос из коридора. - Сюда, Дабли! - сказал мистер Граммер. В ответ на команду грязнолицый мужчина ростом выше шести футов и соответственного сложения протиснулся в полуоткрытую дверь (сильно покраснев во время этой операции) и очутился в комнате. - Другие специальные констебли за дверью, Дабли? - осведомился мистер Граммер. Мистер Дабли, человек немногословный, утвердительно кивнул головой. - Введите свой отряд, Дабли, - сказал мистер Граммер. Мистер Дабли исполнил приказание, и в комнату ввалились человек шесть, снабженные дубинками с медной короной. Мистер Граммер засунул свой жезл в карман и посмотрел на мистера Дабли, мистер Дабли засунул свой жезл в карман и посмотрел на отряд; констебли засунули свои жезлы в карман и посмотрели на мистеров Тапмена и Пиквика. Мистер Пиквик и его ученики встали как один человек. - Что означает это грубое вторжение в помещение, которое я занимаю? сказал мистер Пиквик. - Кто смеет меня арестовать? - сказал мистер Тапмен. - Что вам здесь нужно, канальи? - сказал мистер Снодграсс. Мистер Уинкль не сказал ничего, но уставился на Граммера и пожаловал его таким взглядом, который пронзил бы насквозь его мозг, если бы Граммер был способен что-нибудь почувствовать. Но при существующем положении вещей сколько-нибудь заметного воздействия этот взгляд не оказал. Когда представители исполнительной власти заметили, что мистер Пиквик и его друзья склонны оказать сопротивление закону, они крайне выразительно засучили рукава, словно сшибить сперва с ног, а затем подобрать - акт чисто профессиональный; нужно было только решиться, а уж там все произойдет само собою. Эта демонстрация не ускользнула от внимания мистера Пиквика. Пошептавшись несколько секунд с мистером Тапменом, он выразил готовность отправиться в резиденцию мэра, но попросил всех прибывших и прибывающих иметь в виду его твердое намерение немедленно по освобождении протестовать против такого чудовищного нарушения его привилегий англичанина; в ответ на это все прибывшие и прибывающие очень весело расхохотались, за исключением одного мистера Граммера, который, по-видимому, считал, что малейшее сомнение в божественном праве судей есть недопустимое кощунство. Но когда мистер Пиквик выразил готовность склониться пред законами своей страны и когда лакеи, конюхи, горничные, форейторы, которые предвкушали приятную суматоху, вытекавшую из его угрожающего упрямства, начали расходиться, разочарованные в своих ожиданиях, возникло одно непредвиденное затруднение. Несмотря на все свое почтение к законным властям, мистер Пиквик решительно возражал против появления на людных улицах в окружении и под охраной служителей правосудия, подобно простому преступнику. Мистер Граммер, принимая во внимание смятенные чувства населения (ибо день был полупраздничный и мальчишки еще не разошлись по домам), столь же решительно возражал против того, чтобы идти по другой стороне улицы, и отказывался поверить на слово мистеру Пиквику, что тот отправится прямо к судье, а мистер Пиквик и мистер Тапмен не менее энергически протестовали против расходов по найму кареты, являющейся единственным респектабельным экипажем, какой можно было получить. Спор разгорался, а дилемма оставалась неразрешимой; но как раз в тот момент, когда исполнительная власть собиралась преодолеть нежелание мистера Пиквика отправиться к судье избитым способом, заключавшимся в том, чтобы отнести его туда, кто-то вспомнил, что во дворе гостиницы стоит старый портшез *, который, будучи первоначально сооружен для подагрического джентльмена солидных размеров, выдержит мистера Пиквика не хуже, чем современный легкий двухместный экипаж. Портшез был нанят и доставлен в вестибюль гостиницы, мистер Пиквик и мистер Тапмен втиснулись в него и опустили шторы; два носильщика были быстро найдены, и процессия тронулась в путь в торжественном порядке. Специальные констебли окружали носилки; мистер Граммер и мистер Дабли с триумфом шагали впереди; мистер Снодграсс и мистер Уинкль шли рука об руку сзади; а неумытое население Ипсуича замыкало шествие. Для городских лавочников, - хотя они имели очень смутное представление о природе преступления, - это зрелище не могло не быть весьма назидательным и благотворным. Это была властная рука правосудия, опустившаяся с силой двадцати золотобитов на двух преступников, прибывших из самой столицы; могучей машиной руководил их собственный судья, и ее обслуживали их собственные блюстители порядка; и благодаря их соединенным усилиям оба преступника были надежно заперты в тесном портшезе. Многочисленны были одобрительные и восторженные возгласы, приветствовавшие мистера Граммера, когда он с жезлом в руке возглавлял шествие, громки и протяжны были крики, поднятые неумытыми гражданами, и среди этих единодушных изъявлений общественного одобрения процессия подвигалась медленно и величественно вперед. Мистер Уэллер в утренней куртке с черными коленкоровыми рукавами возвращался в довольно мрачном расположении духа после безрезультатного созерцания таинственного дома с зеленой калиткой, как вдруг, подняв глаза, узрел толпу, запрудившую улицу и окружавшую некий предмет, весьма похожий на портшез. Желая отвлечь мысли от своего неудачного предприятия, он отступил в сторону, чтобы поглазеть на толпу, и, убедившись, что она выражает восторг преимущественно для собственного своего удовольствия, немедленно начал (для поднятия своего духа) тоже орать изо всех сил. Проследовал мистер Граммер, проследовал мистер Дабли, проследовал портшез, проследовал отряд охраны, а Сэм все еще отвечал на восторженные клики толпы и размахивал шляпой, словно был вне себя от радости (хотя, конечно, он ни малейшего представления не имел о происходящем), как вдруг его остановило неожиданное появление мистера Уинкля и мистера Снодграсса. - Что за шум, джентльмены? - крикнул Сэм. - Кто там у них сидит в этой траурной будке? Оба джентльмена ответили в один голос, но их слова потонули в гуле. - Кто? - снова крикнул Сэм. Ему еще раз в один голос был дан ответ, и хотя слов не было слышно, Сэм догадался по движению двух пар губ, что они произнесли магическое слово "Пиквик". Этого было достаточно. В одну минуту мистер Уэллер проложил себе дорогу в толпе, остановил носильщиков и преградил путь осанистому Граммеру. - Эй, почтенный джентльмен! - крикнул Сэм. Кого вы запрятали в это-вот сооружение? - Назад! - сказал мистер Граммер, у которого, как И у многих других людей, чувство собственного достоинства удивительно возросло благодаря незначительной популярности. - Дайте ему хорошенько, чтоб не лез, - посоветовал мистер Дабли. - Я вам очень признателен, почтенный джентльмен, - отвечал Сэм, - за вашу заботу о моих удобствах, и я еще более признателен за прекрасный совет другому джентльмену, у которого такой вид, будто он только что удрал из каравана великанов, но я бы предпочел, чтобы вы ответили на мой вопрос, если вам все равно... Как поживаете, сэр? Это последнее замечание было адресовано покровительственным тоном мистеру Пиквику, который смотрел в переднее оконце. Мистер Граммер, онемев от негодования, извлек из особого кармана жезл с медной короной и помахал им перед глазами Сэма. - А! - сказал Сэм. - Очень милая вещица, особенно корона, совсем как настоящая. - Назад! - кричал возмущенный мистер Граммер. Чтобы придать силу своему распоряжению, он ткнул медной эмблемой королевской власти в галстук Сэма и схватил его другой рукой за шиворот любезность, на которую мистер Уэллер ответил, сбив его с ног одним ударом, предварительно и весьма заботливо уложив под него одного из носильщиков. Был ли мистер Уинкль охвачен временным припадком того безумия, какое порождают оскорбленные чувства, или воодушевлен доблестным примером мистера Уэллера, неизвестно, но известен тот факт, что, едва узрев поверженного мистера Граммера, он храбро налетел на мальчишку, который стоял возле него, после чего мистер Снодграсс, действуя в истинно христианском духе и с целью никого не застигнуть врасплох, громко провозгласил, что намерен приступить к действию, и с величайшей заботливостью начал снимать сюртук. Он был немедленно окружен и обезврежен; и нужно отдать справедливость как ему, так и мистеру Уинклю, - они не сделали ни малейшей попытки ни к своему освобождению, ни к освобождению мистера Уэллера, который, после самого энергического сопротивления, был сломлен численно превосходящим противником и захвачен в плен. Затем процессия перестроилась, носильщики снова заняли свои места, и шествие возобновилось. Негодование мистера Пиквика в течение всей сцены было безгранично. Он мог видеть только, как Сэм метался и опрокидывал специальных констеблей, и больше он ничего не видел, ибо дверцы портшеза не открывались, а шторы не поднимались. Наконец, с помощью мистера Тапмена ему удалось откинуть крышку портшеза. Взобравшись на сиденье и придерживаясь за плечо этого джентльмена, чтобы не потерять равновесия, мистер Пиквик обратился к толпе с речью: он настаивал на недопустимом способе обращения с ним и призывал всех в свидетели, что его слуга первый подвергся нападению. Таким порядком приблизились они и к дому судьи, носильщики бежали рысью, арестованные следовали за ними, мистер Пиквик ораторствовал, толпа кричала.Когда мистер Пиквик спустился в комнату, в которой провел с мистером Питером Магнусом вечер накануне, он увидел, что этот джентльмен, дабы выставить свою особу в лучшем свете, воспользовался содержимым двух саквояжей, кожаного футляра и пакета в оберточной бумаге и теперь шагал взад и вперед по комнате в состоянии крайнего возбуждения и волнения.
Доброе утро, сэр, - сказал мистер Питер Магнус. - Как вы это находите, сэр?
Очень эффектно! - ответил мистер Пиквик, обозревая с добродушной улыбкой костюм мистера Питера Магнуса.
И мне так кажется, - сказал мистер Магнус. - Мистер Пиквик, сэр, я уже послал свою визитную карточку.
Неужели? - сказал мистер Пиквик.
Да. И лакей принес ответ, что она примет меня сегодня в одиннадцать одиннадцать, сэр. Это значит через четверть часа.
Да, это очень скоро, - сказал мистер Пиквик.
О да, очень скоро! - отозвался мистер Магнус. - Пожалуй, слишком скоро, мистер Пиквик, сэр?
Уверенность - великая вещь в таких случаях, - заметил мистер Пиквик.
Совершенно согласен, сэр, - сказал мистер Питер Магнус. - Во мне много уверенности, сэр. В самом деле, мистер Пиквик, я не понимаю, почему мужчина испытывает страх в таких случаях, сэр? В чем суть дела, сэр? Стыдиться нечего, все основано на взаимном соглашении, и ничего больше. С одной стороны муж, с другой - жена. Таков мой взгляд на это дело, мистер Пиквик.
Взгляд философический, - заметил мистер Пиквик. - Но завтрак уже готов, мистер Магнус. Идемте!
Они уселись за завтрак, но, несмотря на похвальбу мистера Питера Магнуса, было очевидно, что он находится в крайне нервическом состоянии, коего главными симптомами служили: потеря аппетита, наклонность опрокидывать чайную посуду, неловкие попытки шутить и неодолимая потребность смотреть каждую секунду на часы.
Хи-хи-хи! - хихикнул мистер Магнус, напуская на себя веселость и задыхаясь от волнения. - Осталось только две минуты, мистер Пиквик. Я бледен, сэр?
Не очень, - ответил мистер Пиквик.
Наступила короткая пауза.
Прошу простить, мистер Пиквик, но в былое время вы когда-нибудь предпринимали что-нибудь подобное? - спросил мистер Магнус.
Вы разумеете, делал ли я предложение? - спросил мистер Пиквик.
Никогда! - ответил мистер Пиквик с великой энергией. - Никогда!
Значит, вы не имеете понятия о том, как получше приступить к делу?
Этого сказать нельзя, - отвечал мистер Пиквик. - Кое-какое понятие об этом предмете у меня есть, но так как я никогда не проверял его на опыте, мне бы не хотелось, чтобы вы им руководились в своих поступках.
Я был бы крайне признателен вам, сэр, за любой совет, - сказал мистер Магнус, еще раз бросая взгляд на часы, стрелка которых приближалась к пяти минутам двенадцатого.
Хорошо, сэр, - согласился мистер Пиквик с глубокой торжественностью, благодаря которой сей великий муж придавал, когда ему было угодно, особую выразительность своим замечаниям. - Я бы начал, сэр, с восхваления красоты леди и ее исключительных качеств; засим, сэр, я перешел бы к тому, сколь я недостоин…
Очень хорошо, - вставил мистер Магнус.
Недостоин, но только ее одной, заметьте, сэр, - пояснил мистер Пиквик, - но, дабы показать, что я не совсем недостоин, я сделал бы краткий обзор своей прежней жизни и своего настоящего положения. Путем сравнения я бы ей доказал, что для всякой другой женщины я был бы очень желательным объектом. Затем я бы распространился о своей горячей любви и глубокой преданности. Быть может, в этот момент я попытался бы взять ее за руку.
Понимаю! Это очень важный пункт, - подхватил мистер Магнус.
Затем, сэр, - продолжал мистер Пиквик, воспламеняясь по мере того, как вся картина представлялась ему в более ослепительных красках, - затем, сэр, я бы подошел к простому и ясному вопросу: «Хотите быть моей?» Мне кажется, я не ошибусь, если предположу, что после этого она отвернется.
Вы думаете, что это случится? - спросил мистер Магнус. - Если она этого не сделает в нужный момент, это может сбить меня.
Мне кажется, сделает, - сказал мистер Пиквик. - После сего, сэр, я бы сжал ее руку, и думаю, думаю, мистер Магнус, поступи я так, - предположим, что отказа не последовало, - я бы нежно отвел в сторону носовой платок, который, как подсказывают мне мои скромные познания человеческой натуры, леди должна в этот момент прикладывать к глазам, и запечатлел бы почтительный поцелуй. Мне кажется, я бы поцеловал ее, мистер Магнус; и я решительно утверждаю, что в этот самый момент, если леди будет склонна принять мое предложение, она стыдливо прошепчет мне на ухо о своем согласии.
Мистер Магнус вздрогнул, несколько мгновений молча смотрел на одухотворенное лицо мистера Пиквика, а затем (часы показывали десять минут двенадцатого) горячо пожал ему руку и бросился с решимостью отчаяния вон из комнаты.
Мистер Пиквик несколько раз прошелся взад и вперед по комнате; маленькая стрелка часов, подражая ему и постепенно двигаясь вперед, приблизилась к месту, обозначающему на циферблате полчаса, когда дверь внезапно распахнулась. Он обернулся, чтобы приветствовать мистера Питера Магнуса, но вместо него увидел перед собою радостное лицо мистера Тапмена, безмятежную физиономию мистера Уинкля и одухотворенные черты мистера Снодграсса.
Пока мистер Пиквик здоровался с ними, в комнату влетел мистер Питер Магнус.
Мои друзья - мистер Магнус, джентльмен, о котором я говорил, - представил мистер Пиквик.
Ваш покорный слуга, джентльмены, - сказал мистер Магнус, находившийся, видимо, в крайнем возбуждении. - Мистер Пиквик, разрешите мне отвлечь вас на один момент, сэр, только на момент.
Говоря это, мистер Магнус запряг указательный палец в петлю фрака мистера Пиквика и, оттащив его в оконную пишу, сказал:
Поздравьте меня, мистер Пиквик! Я следовал вашему совету буква в букву.
И все сошло удачно? - осведомился мистер Пиквик.
Все. Лучше и быть не могло, - ответил мистер Магнус. - Мистер Пиквик, она - моя!
Поздравляю вас от всего сердца, - промолвил мистер Пиквик, горячо пожимая руку своему новому другу.
Вы должны познакомиться с нею, - сказал мистер Магнус. - Пойдемте со мной, прошу вас. Мы вернемся через секунду. Прошу прощенья, джентльмены.
И мистер Магнус поспешно увлек мистера Пиквика из комнаты. Он остановился у двери соседней комнаты и почтительно постучал.
Мисс Уитерфилд, - произнес мистер Магнус, - разрешите мне познакомить вас с близким моим другом, мистером Пиквиком. Мистер Пиквик, позвольте вас представить мисс Уитерфилд.
Леди находилась в другом конце комнаты. Раскланиваясь, мистер Пиквик извлек очки из жилетного кармана и надел их… но едва он это сделал, как вскрикнул от удивления и попятился, а леди, слегка взвизгнув, закрыла лицо руками и опустилась в кресло; мистер Питер Магнус остолбенел, переводя взгляд с одного на другого в крайнем удивлении и ужасе.
Все это казалось совершенно необъяснимым, но дело в том, что, едва мистер Пиквик надел очки, он тотчас же признал в будущей миссис Магнус ту самую леди, в комнату которой он этой ночью вторгся незваным гостем, и едва очки были водружены на носу мистера Пиквика, как леди тотчас же узнала физиономию, которая живо напомнила ей обо всех ужасах, связанных со злосчастным ночным колпаком. Леди взвизгнула, а мистер Пиквик вздрогнул.
Мистер Пиквик! - воскликнул мистер Магнус, растерявшись от удивления.
Что это значит, сэр? Что это значит, сэр? - грозно повторил мистер Магнус, повышая голос.
Сэр, - сказал мистер Пиквик, приходя в возмущение от внезапного перехода мистера Питера Магнуса к повелительному тону. - Я отказываюсь отвечать на этот вопрос.
Вы отказываетесь, сэр? - спросил мистер Магнус.
Отказываюсь, сэр, - ответил мистер Пиквик, - без согласия и разрешения леди я считаю невозможным упоминать о том, что может компрометировать ее или пробудить в ней неприятные воспоминания.
Мисс Уитерфилд, вы знаете этого человека? - сказал мистер Питер Магнус.
Знаю ли я его? - нерешительно переспросила леди средних лет.
Да, знаете ли вы его, сударыня? Я спросил, знаете ли вы его? - свирепо повторил мистер Магнус.
Я его видела, - ответила леди средних лет.
Где? - спросил мистер Магнус. - Где?
Этого… - повторила леди средних лет, вставая с кресла и отворачиваясь. - Этого я не открою ни за что на свете.
Я понимаю вас, сударыня, - сказал мистер Пиквик, - и уважаю вашу деликатность. Можете на меня положиться, я никогда этого не открою, положитесь на меня.
Принимая во внимание положение, в которое я поставлен по отношению к вам, вы подходите к этому вопросу с удивительным спокойствием, сударыня, - сказал мистер Магнус.
Жестокий мистер Магнус! - воскликнула леди средних лет, после чего залилась слезами.
Обращайтесь со своими замечаниями ко мне, сэр, - прервал мистер Пиквик. - Если кто и виноват, то один я.
О, вы один виноваты, не так ли, сэр? - сказал мистер Магнус. - Я… я… отлично понимаю. Вижу все насквозь, сэр. Теперь вы раскаиваетесь в своем решении, сэр, не так ли?
В моем решении! - воскликнул мистер Пиквик.
Да, в вашем решении, сэр! О! Не смотрите на меня, сэр, - сказал мистер Магнус. - Я помню ваши слова, сказанные вчера вечером, сэр. Вы явились сюда, сэр, с целью разоблачить предательство и обман одной особы, чьей правдивости и честности вы слепо доверяли, не так ли?
Тут мистер Питер Магнус позволил себе изобразить на лице саркастическую улыбку и, сняв зеленые очки, которые в припадке ревности, по-видимому, счел излишними, начал вращать маленькими глазками так, что страшно было смотреть.
Не так ли? - сказал мистер Магнус, и улыбка его сделалась еще более саркастической. - Но вы поплатитесь за это, сэр!
Поплачусь? За что? - спросил мистер Пиквик.
Помалкивайте, сэр, - ответил мистер Магнус, шагая по комнате. - Помалкивайте!
Есть что-то всеобъемлющее в этом выражении «помалкивайте», ибо мы не можем вспомнить ни одной ссоры, коей мы были свидетелями, на улице, в театре, в общественном месте или где бы то ни было, которая не сопровождалась бы этим стандартным ответом на все воинственные вопросы. «Вы себя называете джентльменом, сэр?» - «Помалкивайте, сэр». - «Разве я позволю себе сказать что-нибудь обидное молодой женщине, сэр?» - «Помалкивайте, сэр». - «Вы что, хотите, чтобы я разбил вам голову об эту стенку, сэр?» «Помалкивайте, сэр». Замечательно, что в этом универсальном «помалкивайте, сэр», как будто скрывается какая-то едкая насмешка, пробуждающая в груди того, кому оно адресовано, больше негодования, чем может вызвать самая грубая брань.
Мы не будем утверждать, что эта реплика по адресу мистера Пиквика вызвала такое же негодование в душе мистера Пиквика, каковое безусловно вскипело бы в груди какой-нибудь вульгарной натуры. Мы только отмечаем факт, что мистер Пиквик открыл дверь и отрывисто крикнул:
Тапмен, подите сюда!
Мистер Тапмен немедленно явился с выражением крайнего удивления на физиономии.
Тапмен, - сказал мистер Пиквик, - тайна несколько деликатного свойства, касающаяся этой леди, послужила причиной столкновения между этим джентльменом и мною. Если я заверяю его, в вашем присутствии, что эта тайна не имеет никакого отношения к нему и не касается его личных дел, едва ли мне нужно просить вас иметь в виду, что если он и дальше будет настаивать на своем, тем самым он выразит сомнение в моей правдивости, и мне остается только рассматривать это как оскорбление.
И мистер Пиквик смерил взглядом мистера Питера Магнуса с ног до головы.
Почтенная и полная достоинства осанка мистера Пиквика вместе с отличавшими его силою и энергией выражений убедили бы всякого нормального человека, но, к несчастью, именно в этот момент рассудок мистера Питера Магнуса был в каком угодно состоянии, только не в нормальном. Вместо того чтобы удовлетвориться, как подобало бы ему, объяснениями мистера Пиквика, он немедленно начал раздувать в себе докрасна раскаленную, испепеляющую, всепожирающую злобу и говорить о своих чувствах и тому подобных вещах; он старался придать особую выразительность своей декларации тем, что шагал по комнате и ерошил волосы, - развлечение, которое он время от времени разнообразил, потрясая кулаком перед добродушным лицом мистера Пиквика.
В свою очередь мистер Пиквик, в сознании собственной невинности и правоты, а также раздраженный тем, что столь некстати поставил леди средних лет в неприятное положение, находился не в обычном для него мирном состоянии духа. В результате громкие слова произносились еще более громким голосом, пока, наконец, мистер Магнус не заявил мистеру Пиквику, что тот еще услышит о нем, на каковое заявление мистер Пиквик с похвальной вежливостью ответил, что чем скорее он о нем услышит, тем лучше; вслед за сим леди средних лет в ужасе бросилась вон из комнаты, мистер Тапмен увлек мистера Пиквика, а мистер Питер Магнус был предоставлен самому себе и своим размышлениям.
Если бы леди средних лет больше общалась с деловым миром или была знакома с нравами и обычаями тех, кто составляет законы и устанавливает моды, она бы знала, что такого рода ожесточение - самая безобидная вещь в природе; но так как она почти всегда жила в провинции и никогда не читала отчетов о парламентских прениях, то была весьма мало осведомлена в подобных тонкостях цивилизованной жизни. Поэтому, когда она добралась до своей комнаты, заперлась и начала размышлять о сцене, которая сейчас произошла, в ее воображении возникли самые страшные картины кровопролития и смертоубийства; среди этих картин далеко не самой страшной был портрет в натуральную величину мистера Питера Магнуса с ружейным зарядом в груди, несомого домой четырьмя носильщиками. Чем больше размышляла леди средних лет, тем больше приходила в ужас; в конце концов она решила отправиться к главному городскому судье с просьбой безотлагательно задержать мистера Пиквика и мистера Тапмена.
К этому решению леди средних лет была приведена рядом соображений, из коих главным было то, что она тем самым даст неопровержимое доказательство своей преданности мистеру Питеру Магнусу и своих забот о его безопасности. Она слишком хорошо знала его ревнивый характер, чтобы отважиться хотя бы слегка намекнуть на истинную причину своего волнения при встрече с мистером Пиквиком, и она верила в силу своего влияния и в способность маленького человека поддаться ее убеждениям и умерить свою неистовую ревность, если мистер Пиквик будет удален и исчезнет повод к новой ссоре. Погруженная в такие мысли, леди средних лет облачилась в капор и шаль и направилась к дому мэра.
Джордж Напкинс, эсквайр, упоминаемый выше главный судья, был самой величественной особой, какую мог бы встретить самый быстрый ходок в промежуток времени от восхода до заката солнца в день двадцать первого июня, каковой день, согласно календарю, является самым длинным днем в году, что, естественно, обеспечивает ходоку наиболее продолжительный срок для поисков. В это именно утро мистер Напкинс пребывал в состоянии крайнего возбуждения и раздражения, ибо в городе вспыхнул мятеж: приходящие воспитанники самой большой школы составили заговор с целью разбить стекла у ненавистного торговца яблоками, освистали бидла и забросали камнями констебля - пожилого джентльмена в сапогах с отворотами, вызванного для подавления мятежа, джентльмена, бывшего с юных лет и в течение полувека блюстителем порядка.
Мистер Напкинс восседал в своем удобном кресле, величественно хмурясь и кипя яростью, когда доложили о леди, пришедшей по срочному, приватному и важному делу. Мистер Напкинс принял ледяной и грозный вид и приказал впустить леди, каковое приказание, подобно всем распоряжениям монархов, судей и прочих могущественных земных владык, было немедленно исполнено, и мисс Уитерфилд, взволнованная и кокетливая, была введена.
Мазль! - сказал судья.
Мазль был низкорослый слуга с длинным туловищем и короткими ногами.
Слушаю, ваша честь.
Подайте кресло и удалитесь.
Слушаю, ваша честь.
Итак, сударыня, потрудитесь изложить ваше дело, - сказал судья.
Это очень тягостное дело, сэр, - проговорила мисс Уитерфилд.
Очень возможно, сударыня, - отозвался судья. - Успокойтесь, сударыня! - Мистер Напкинс принял милостивый вид. - И расскажите, по какому делу, подлежащему вниманию закона, вы сюда явились, сударыня.
Тут судья восторжествовал над человеком, и мистер Напкинс снова принял суровый вид.
Мне очень неприятно, сэр, являться к вам с таким сообщением, - сказала мисс Уитерфилд, - но я боюсь, что здесь состоится дуэль.
У нас, сударыня?! - воскликнул судья. - Где, сударыня?
В Ипсуиче.
В Ипсуиче, сударыня?.. Дуэль в Ипсуиче?! - снова вскричал судья, пришедший в ужас при этом сообщении. Невероятно, сударыня! Я уверен, что в нашем городе этого быть не может. Боже мой, сударыня, известна ли вам энергия наших местных властей? Может быть, вам случалось слышать, сударыня, как четвертого мая я ворвался на ринг в сопровождении только шестидесяти констеблей, с риском пасть жертвой разъяренной толпы. Я прекратил кулачное состязание между мидлсекским Дамплингом и саффокским Бентамом. Дуэль в Ипсуиче, сударыня! Я не верю… не верю, - продолжал судья, рассуждая сам с собой, - чтобы двое людей взяли на себя смелость замыслить такое нарушение мира в этом городе.
К несчастью, то, что я сообщила, слишком верно, - сказала леди средних лет. - Я была свидетельницей ссоры.
Это дело в высшей степени необычайное, - сказал пораженный судья. - Мазль!
Слушаю, ваша честь.
Пошлите сюда мистера Джинкса! Немедленно!
Слушаю, ваша честь.
Мазль исчез, и бледный, остроносый, полуголодный, оборванный клерк средних лет вошел в комнату.
Мистер Джинкс! - обратился к нему судья. - Мистер Джинкс!
Сэр? - отозвался мистер Джинкс.
Эта леди, мистер Джинкс, явилась сюда с сообщением о замышляемой у нас в городе дуэли.
Мистер Джинкс, не зная в точности, как ему поступить, раболепно улыбнулся.
Над чем вы смеетесь, мистер Джинкс? - спросил судья.
Мистер Джинкс мгновенно принял серьезный вид.
Мистер Джинкс, - сказал судья, - вы - болван!
Мистер Джинкс смиренно взглянул на великого мужа и закусил кончик пера.
Вы можете, сэр, видеть в этом сообщении нечто смешное, но я должен сказать, мистер Джинкс, что смеяться тут нечего, - сказал судья.
Полуголодный Джинкс вздохнул, словно действительно удостоверился, что поводов для смеха у него было очень мало, и, получив приказание записать сообщение леди, потащился к столу и начал записывать.
Этот Пиквик, как я понял, - дуэлянт? - спросил судья, когда заявление было записано.
Вот именно, - сказала леди средних дет.
А другой скандалист… Как его имя, мистер Джинкс?
Тапмен, сэр.
Тапмен - секундант?
Второй дуэлянт, вы сказали, сударыня, скрылся?
Да, - ответила мисс Уитерфилд, покашливая.
Прекрасно! - заявил судья. - Эти два лондонских головореза, явившись сюда для истребления подданных его величества, воображают, что на таком расстоянии от столицы рука правосудия слаба и парализована. Они получат урок! Приготовьте ордера на арест, мистер Джинкс. Мазль!
Слушаю, ваша честь.
Граммер внизу?
Да, ваша честь.
Пошлите его сюда.
Раболепный Мазль исчез и скоро вернулся в сопровождении пожилого джентльмена в сапогах с отворотами, главными приметами которого были: распухший нос, хриплый голос, сюртук табачного цвета и блуждающий взор.
Граммер! - обратился к нему судья.
Ваш-шесть?
В городе спокойно?
Благополучно, ваш-шесть, - ответил Граммер. - Народное волнение немного улеглось - мальчишки ушли играть в крикет.
В такие времена, Граммер, нужны энергические меры, - решительно сказал судья. - Если ни во что не ставят авторитет королевских чиновников, надо прочесть во всеуслышание закон о мятеже Прочесть закон о мятеже - старинное предписание английским мировым судьям, при возникновении уличных беспорядков, прочесть перед толпой установленную законом формулу «о мятеже», после чего властям разрешалось применять вооруженную силу для восстановления «порядка». Это предписание утратило свое значение и не применялось задолго до эпохи Диккенса, и эти слова судьи Граммера еще более подчеркивают его глупость. . Если гражданские власти не в состоянии защитить эти окна, Граммер, войска могут защитить и гражданскую власть и окна. Мне кажется, это - основное положение конституции, мистер Джинкс?
Разумеется, сэр, - сказал Джинкс.
Прекрасно, - продолжал судья, подписывая ордера. - Граммер, вы приведете этих людей ко мне сегодня же. Вы найдете их в «Большом Белом Коне». Вы помните историю с мидлсекским Дамплингом и саффокским Бентамом, Граммер?
Мистер Граммер покивал головой, давая понять, что никогда он этого не забудет. Впрочем, он и не мог забыть, поскольку об этом упоминалось ежедневно.
А это еще более противоконституционный поступок, - продолжал судья, еще большее нарушение мира и спокойствия и грубое нарушение прерогатив его величества. Дуэль - одна из самых бесспорных прерогатив его величества, если я не ошибаюсь, не правда ли, мистер Джинкс?
Особо оговоренная в Великой хартии Великая хартия - закон короля Англии Иоанна Безземельного 1215 года, обеспечивающий английским баронам неприкосновенность их феодальных прав. Этот закон, включающий некоторые гарантии против произвола королевской власти, сохранял за королем ряд прерогатив и, в частности, запрещение поединков без королевского разрешения. , сэр, - ответил мистер Джинкс.
Один из самых блестящих перлов британской короны, отторгнутый у его величества баронами, если я не ошибаюсь, не так ли, мистер Джинкс? - сказал судья.
Совершенно верно, сэр, - ответил мистер Джинкс.
Прекрасно! - сказал судья, горделиво приосанившись. - Прерогатива не должна быть попрана в этой части владений короля. Граммер, возьмите подкрепление я приведите эти приказы в исполнение как можно скорей. Мазль!
Слушаю, ваша честь.
Проводите леди.
Мисс Уитерфилд ушла, глубоко потрясенная учеными справками судьи; мистер Напкинс ушел завтракать; мистер Джинкс ушел в самого себя, ибо это было единственное место, куда он мог уйти, за исключением дивана, служившего ему постелью в маленькой общей комнате, которая днем была занята семьей его квартирной хозяйки; мистер Граммер ушел, дабы исполнением нового поручения смыть оскорбление, нанесенное ему и другому представителю его величества, бидлу, утром этого дня.
В то время как подготовлялись эти твердые и решительные меры к охранению «королевского мира», мистер Пиквик со своими друзьями, ничего не подозревая о надвигающихся великих событиях, мирно уселись за обед; все были разговорчивы и общительны. Мистер Пиквик только что начал рассказывать о своих ночных приключениях, к великому удовольствию учеников, а в особенности мистера Тапмена, как вдруг дверь открылась и какая-то противная физиономия просунулась в комнату. Глаза этой противной физиономии в течение нескольких секунд внимательно осматривали мистера Пиквика и, по всем признакам, остались вполне удовлетворены своим исследованием, ибо фигура, коей принадлежала противная физиономия, медленно втиснулась в комнату и предстала в образе пожилого субъекта в сапогах с отворотами. Чтобы не держать читателя и далее в неизвестности, скажем коротко: это были блуждающие глаза мистера Граммера, а фигура была фигурой этого же джентльмена.
Поведение мистера Граммера было профессиональным, но своеобразным. Первым его актом было запереть изнутри дверь на задвижку, вторым - тщательно вытереть голову и лицо бумажным носовым платком, третьим - положить шляпу, с бумажным носовым платком внутри, на ближайший стул, и четвертым - вытащить из внутреннего кармана сюртука короткий жезл, увенчанный медной короной, которым он, как мрачное привидение, поманил мистера Пиквика.
Мистер Снодграсс первый нарушил молчание, вызванное общим недоумением. Сначала он пристально посмотрел на мистера Граммера, а затем выразительно сказал:
Это частное помещение, сэр… частное помещение.
Мистер Граммер покачал головой и ответил:
Для его величества не существует частных помещений, раз мы переступили порог дома, таков закон. Воображают, будто дом англичанина - его крепость. Вздор!
Удивленные пиквикисты переглянулись.
Кто из вас мистер Тапмен? - спросил мистер Граммер.
Интуитивно он представлял себе мистера Пиквика; его он узнал с первого взгляда.
Мое имя Тапмен, - отозвался этот джентльмен.
Мое имя - закон! - сказал мистер Граммер.
Как? - задал вопрос мистер Тапмен.
Закон! - ответил мистер Граммер. - Закон, власть гражданская и исполнительная - это мои титулы, а вот мое полномочие: «Пробел - Тапмен, пробел Пиквик Пробел - в ордере на арест, по английскому праву, должно быть проставлено имя того, кто подлежит аресту, и одной фамилии недостаточно; если властям имя неизвестно, то оно заменяется точным описанием подлежащего аресту лица. Поэтому «пробел», оставленный в ордере на арест Пиквика и Тапмена, послужил для Пиквика основанием оказать сопротивление. … против мира державного нашего государя короля Против мира державного нашего государя короля - нарушение старинного королевского указа о соблюдении общественного «порядка» считается по английским законам преступлением против «личности» короля, чем и объясняется это выражение. … и предусматривая». Все в надлежащем порядке. Вы арестованы, Пиквик и Тапмен… вышеназванные.
Что значит эта наглость? - сказал мистер Тапмен, вскакивая с места. - Потрудитесь выйти отсюда!
Ах, так! - крикнул мистер Граммер, быстро ретируясь к двери и приоткрывая ее на дюйм или на два. - Дабли!
Сюда, Дабли! - сказал мистер Граммер.
В ответ на команду грязнолицый мужчина ростом выше шести футов и соответственного сложения протиснулся в полуоткрытую дверь (сильно покраснев во время этой операции) и очутился в комнате.
Другие специальные констебли за дверью, Дабли? - осведомился мистер Граммер.
Мистер Дабли, человек немногословный, утвердительно кивнул головой.
Введите свой отряд, Дабли, - сказал мистер Граммер.
Мистер Дабли исполнил приказание, и в комнату ввалились человек шесть, снабженные дубинками с медной короной. Мистер Граммер засунул свой жезл в карман и посмотрел на мистера Дабли, мистер Дабли засунул свой жезл в карман и посмотрел на отряд; констебли засунули свои жезлы в карман и посмотрели на мистеров Тапмена и Пиквика.
Мистер Пиквик и его ученики встали как один человек.
Что означает это грубое вторжение в помещение, которое я занимаю? - сказал мистер Пиквик.
Кто смеет меня арестовать? - сказал мистер Тапмен.
Что вам здесь нужно, канальи? - сказал мистер Снодграсс.
Мистер Уинкль не сказал ничего, но уставился на Граммера и пожаловал его таким взглядом, который пронзил бы насквозь его мозг, если бы Граммер был способен что-нибудь почувствовать. Но при существующем положении вещей сколько-нибудь заметного воздействия этот взгляд не оказал.
Когда представители исполнительной власти заметили, что мистер Пиквик и его друзья склонны оказать сопротивление закону, они крайне выразительно засучили рукава, словно сшибить сперва с ног, а затем подобрать - акт чисто профессиональный; нужно было только решиться, а уж там все произойдет само собою. Эта демонстрация не ускользнула от внимания мистера Пиквика. Пошептавшись несколько секунд с мистером Тапменом, он выразил готовность отправиться в резиденцию мэра, но попросил всех прибывших и прибывающих иметь в виду его твердое намерение немедленно по освобождении протестовать против такого чудовищного нарушения его привилегий англичанина; в ответ на это все прибывшие и прибывающие очень весело расхохотались, за исключением одного мистера Граммера, который, по-видимому, считал, что малейшее сомнение в божественном праве судей есть недопустимое кощунство.
Но когда мистер Пиквик выразил готовность склониться пред законами своей страны и когда лакеи, конюхи, горничные, форейторы, которые предвкушали приятную суматоху, вытекавшую из его угрожающего упрямства, начали расходиться, разочарованные в своих ожиданиях, возникло одно непредвиденное затруднение. Несмотря на все свое почтение к законным властям, мистер Пиквик решительно возражал против появления на людных улицах в окружении и под охраной служителей правосудия, подобно простому преступнику. Мистер Граммер, принимая во внимание смятенные чувства населения (ибо день был полупраздничный и мальчишки еще не разошлись по домам), столь же решительно возражал против того, чтобы идти по другой стороне улицы, и отказывался поверить на слово мистеру Пиквику, что тот отправится прямо к судье, а мистер Пиквик и мистер Тапмен не менее энергически протестовали против расходов по найму кареты, являющейся единственным респектабельным экипажем, какой можно было получить. Спор разгорался, а дилемма оставалась неразрешимой; но как раз в тот момент, когда исполнительная власть собиралась преодолеть нежелание мистера Пиквика отправиться к судье избитым способом, заключавшимся в том, чтобы отнести его туда, кто-то вспомнил, что во дворе гостиницы стоит старый портшез Портшез - закрытое, переносное на шестах кресло с оконцами; появилось в середине XVII века и вышло из употребления в середине XIX века. , который, будучи первоначально сооружен для подагрического джентльмена солидных размеров, выдержит мистера Пиквика не хуже, чем современный легкий двухместный экипаж. Портшез был нанят и доставлен в вестибюль гостиницы, мистер Пиквик и мистер Тапмен втиснулись в него и опустили шторы; два носильщика были быстро найдены, и процессия тронулась в путь в торжественном порядке. Специальные констебли окружали носилки; мистер Граммер и мистер Дабли с триумфом шагали впереди; мистер Снодграсс и мистер Уинкль шли рука об руку сзади; а неумытое население Ипсуича замыкало шествие.
Для городских лавочников, - хотя они имели очень смутное представление о природе преступления, - это зрелище не могло не быть весьма назидательным и благотворным. Это была властная рука правосудия, опустившаяся с силой двадцати золотобитов на двух преступников, прибывших из самой столицы; могучей машиной руководил их собственный судья, и ее обслуживали их собственные блюстители порядка; и благодаря их соединенным усилиям оба преступника были надежно заперты в тесном портшезе. Многочисленны были одобрительные и восторженные возгласы, приветствовавшие мистера Граммера, когда он с жезлом в руке возглавлял шествие, громки и протяжны были крики, поднятые неумытыми гражданами, и среди этих единодушных изъявлений общественного одобрения процессия подвигалась медленно и величественно вперед.
Мистер Уэллер в утренней куртке с черными коленкоровыми рукавами возвращался в довольно мрачном расположении духа после безрезультатного созерцания таинственного дома с зеленой калиткой, как вдруг, подняв глаза, узрел толпу, запрудившую улицу и окружавшую некий предмет, весьма похожий на портшез. Желая отвлечь мысли от своего неудачного предприятия, он отступил в сторону, чтобы поглазеть на толпу, и, убедившись, что она выражает восторг преимущественно для собственного своего удовольствия, немедленно начал (для поднятия своего духа) тоже орать изо всех сил.
Проследовал мистер Граммер, проследовал мистер Дабли, проследовал портшез, проследовал отряд охраны, а Сэм все еще отвечал на восторженные клики толпы и размахивал шляпой, словно был вне себя от радости (хотя, конечно, он ни малейшего представления не имел о происходящем), как вдруг его остановило неожиданное появление мистера Уинкля и мистера Снодграсса.
Что за шум, джентльмены? - крикнул Сэм. - Кто там у них сидит в этой траурной будке?
Кто? - снова крикнул Сэм.
Этого было достаточно. В одну минуту мистер Уэллер проложил себе дорогу в толпе, остановил носильщиков и преградил путь осанистому Граммеру.
Эй, почтенный джентльмен! - крикнул Сэм. - Кого вы запрятали в это - вот сооружение?
Назад! - сказал мистер Граммер, у которого, как и у многих других людей, чувство собственного достоинства удивительно возросло благодаря незначительной популярности.
Дайте ему хорошенько, чтоб не лез, - посоветовал мистер Дабли.
Я вам очень признателен, почтенный джентльмен, - отвечал Сэм, - за вашу заботу о моих удобствах, и я еще более признателен за прекрасный совет другому джентльмену, у которого такой вид, будто он только что удрал из каравана великанов, но я бы предпочел, чтобы вы ответили на мой вопрос, если вам все равно… Как поживаете, сэр?
Это последнее замечание было адресовано покровительственным тоном мистеру Пиквику, который смотрел в переднее оконце.
Мистер Граммер, онемев от негодования, извлек из особого кармана жезл с медной короной и помахал им перед глазами Сэма.
А! - сказал Сэм. - Очень милая вещица, особенно корона, совсем как настоящая.
Назад! - кричал возмущенный мистер Граммер.
Чтобы придать силу своему распоряжению, он ткнул медной эмблемой королевской власти в галстук Сэма и схватил его другой рукой за шиворот - любезность, на которую мистер Уэллер ответил, сбив его с ног одним ударом, предварительно и весьма заботливо уложив под него одного из носильщиков.
Был ли мистер Уинкль охвачен временным припадком того безумия, какое порождают оскорбленные чувства, или воодушевлен доблестным примером мистера Уэллера, неизвестно, но известен тот факт, что, едва узрев поверженного мистера Граммера, он храбро налетел на мальчишку, который стоял возле него, после чего мистер Снодграсс, действуя в истинно христианском духе и с целью никого не застигнуть врасплох, громко провозгласил, что намерен приступить к действию, и с величайшей заботливостью начал снимать сюртук. Он был немедленно окружен и обезврежен; и нужно отдать справедливость как ему, так и мистеру Уинклю, - они не сделали ни малейшей попытки ни к своему освобождению, ни к освобождению мистера Уэллера, который, после самого энергического сопротивления, был сломлен численно превосходящим противником и захвачен в плен. Затем процессия перестроилась, носильщики снова заняли свои места, и шествие возобновилось.
Негодование мистера Пиквика в течение всей сцены было безгранично. Он мог видеть только, как Сэм метался и опрокидывал специальных констеблей, и больше он ничего не видел, ибо дверцы портшеза не открывались, а шторы не поднимались. Наконец, с помощью мистера Тапмена ему удалось откинуть крышку портшеза. Взобравшись на сиденье и придерживаясь за плечо этого джентльмена, чтобы не потерять равновесия, мистер Пиквик обратился к толпе с речью: он настаивал на недопустимом способе обращения с ним и призывал всех в свидетели, что его слуга первый подвергся нападению. Таким порядком приблизились они и к дому судьи, носильщики бежали рысью, арестованные следовали за ними, мистер Пиквик ораторствовал, толпа кричала.
Найджел Сток
Николай Трофимов Сэмюэл Пиквик Сэмюэл Пиквик
Чарлз Диккенс рисует старую Англию с самых различных её сторон, прославляя то её добродушие, то обилие в ней живых и симпатичных сил, которые приковали к ней лучших сынов мелкой буржуазии. Он изображает старую Англию в добродушнейшем, оптимистическом, благороднейшем старом чудаке, имя которого - мистер Пиквик - утвердилось в мировой литературе где-то неподалёку от великого имени Дон-Кихота . Если бы Диккенс написал эту свою книгу, не роман , а серию комических, приключенческих картин, с глубоким расчётом прежде всего завоевать английскую публику, польстив ей, дав ей насладиться прелестью таких чисто английских положительных и отрицательных типов, как сам Пиквик, незабвенный Сэмюэл Уэллер - мудрец в ливрее, Джингль и т. д., то можно было бы дивиться верности его чутья. Но скорее здесь брала своё молодость и дни первого успеха. Этот успех был вознесён на чрезвычайную высоту новой работой Диккенса, и надо отдать ему справедливость: он тотчас же использовал ту высокую трибуну, на которую взошёл, заставив всю Англию смеяться до колик над каскадом курьёзов Пиквикиады.
Личность Пиквика
- С первых страниц романа Чарлз Диккенс вырисовывает мистера Пиквика как добродушного, честного, бескорыстного английского джентльмена , перевоплотившегося по ходу романа из суетливого обаятельного бездельника в героически-комического благодетеля, существующего для того, чтобы помогать ближним своим в обустройстве их счастья . Однако, согласно более глубокой задумке автора, изменений в Пиквике не происходит, меняется читатель по ходу чтения романа: после прочтения первых глав у него Пиквик ассоциируется со стереотипными представлениями о богачах, как о бестолковых бездельниках, ближе к концу романа стираются стереотипные представления, и в Пиквике читатель видит уже благородного человека.
- Читателю , безусловно, запомнились сияющие глаза и добрая улыбка мистера Пиквика, не раз возникавшие у него на лице .
- Старая петарда . Иногда доброта Пиквика доставляла ему немало проблем. Однажды Пиквик был обманут слугой хитрого злодея - Альфреда Джингля, который направил мистера Пиквика в женский пансионат . Тот в свою очередь, руководствуясь желанием разоблачить мошенника, отправился-таки в пансионат, однако женщины, снимавшие жилище в пансионате, восприняли Пиквика как вора и подняли тревогу. В это время Джингль со слугой уезжает из города , называя обманутого Сэмюэла Пиквика старой петардой.
- Мистер Пиквик мог постоять за себя. Во Флитской долговой тюрьме , куда великий муж попал по нежеланию платить мошенникам Додсону и Фоггу за проигранное дело в суде, один заключенный , по имени Зефир, сорвал с головы Пиквика ночной колпак и надел его другому пьяному джентльмену . Пиквик, конечно, воспринял это как издевательство и нанес обидчику удар в грудь :
Названы именем Пиквика
Фильмография. Экранизация
Напишите отзыв о статье "Сэмюэл Пиквик"
Литература
Посмертные записки Пиквикского клуба: роман/ Чарльз Диккенс; пер. с англ. А. В. Кривцовой и Евгения Ланна. - М.: АСТ: Астрель
Примечания
Ссылки
|
||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Сэмюэл Пиквик
– Non, laissez moi, [Нет, оставьте меня,] – сказала княжна.И голос ее звучал такой серьезностью и страданием, что лепетанье птиц тотчас же замолкло. Они посмотрели на большие, прекрасные глаза, полные слез и мысли, ясно и умоляюще смотревшие на них, и поняли, что настаивать бесполезно и даже жестоко.
– Au moins changez de coiffure, – сказала маленькая княгиня. – Je vous disais, – с упреком сказала она, обращаясь к m lle Bourienne, – Marieie a une de ces figures, auxquelles ce genre de coiffure ne va pas du tout. Mais du tout, du tout. Changez de grace. [По крайней мере, перемените прическу. У Мари одно из тех лиц, которым этот род прически совсем нейдет. Перемените, пожалуйста.]
– Laissez moi, laissez moi, tout ca m"est parfaitement egal, [Оставьте меня, мне всё равно,] – отвечал голос, едва удерживающий слезы.
M lle Bourienne и маленькая княгиня должны были признаться самим себе, что княжна. Марья в этом виде была очень дурна, хуже, чем всегда; но было уже поздно. Она смотрела на них с тем выражением, которое они знали, выражением мысли и грусти. Выражение это не внушало им страха к княжне Марье. (Этого чувства она никому не внушала.) Но они знали, что когда на ее лице появлялось это выражение, она была молчалива и непоколебима в своих решениях.
– Vous changerez, n"est ce pas? [Вы перемените, не правда ли?] – сказала Лиза, и когда княжна Марья ничего не ответила, Лиза вышла из комнаты.
Княжна Марья осталась одна. Она не исполнила желания Лизы и не только не переменила прически, но и не взглянула на себя в зеркало. Она, бессильно опустив глаза и руки, молча сидела и думала. Ей представлялся муж, мужчина, сильное, преобладающее и непонятно привлекательное существо, переносящее ее вдруг в свой, совершенно другой, счастливый мир. Ребенок свой, такой, какого она видела вчера у дочери кормилицы, – представлялся ей у своей собственной груди. Муж стоит и нежно смотрит на нее и ребенка. «Но нет, это невозможно: я слишком дурна», думала она.
– Пожалуйте к чаю. Князь сейчас выйдут, – сказал из за двери голос горничной.
Она очнулась и ужаснулась тому, о чем она думала. И прежде чем итти вниз, она встала, вошла в образную и, устремив на освещенный лампадой черный лик большого образа Спасителя, простояла перед ним с сложенными несколько минут руками. В душе княжны Марьи было мучительное сомненье. Возможна ли для нее радость любви, земной любви к мужчине? В помышлениях о браке княжне Марье мечталось и семейное счастие, и дети, но главною, сильнейшею и затаенною ее мечтою была любовь земная. Чувство было тем сильнее, чем более она старалась скрывать его от других и даже от самой себя. Боже мой, – говорила она, – как мне подавить в сердце своем эти мысли дьявола? Как мне отказаться так, навсегда от злых помыслов, чтобы спокойно исполнять Твою волю? И едва она сделала этот вопрос, как Бог уже отвечал ей в ее собственном сердце: «Не желай ничего для себя; не ищи, не волнуйся, не завидуй. Будущее людей и твоя судьба должна быть неизвестна тебе; но живи так, чтобы быть готовой ко всему. Если Богу угодно будет испытать тебя в обязанностях брака, будь готова исполнить Его волю». С этой успокоительной мыслью (но всё таки с надеждой на исполнение своей запрещенной, земной мечты) княжна Марья, вздохнув, перекрестилась и сошла вниз, не думая ни о своем платье, ни о прическе, ни о том, как она войдет и что скажет. Что могло всё это значить в сравнении с предопределением Бога, без воли Которого не падет ни один волос с головы человеческой.
Когда княжна Марья взошла в комнату, князь Василий с сыном уже были в гостиной, разговаривая с маленькой княгиней и m lle Bourienne. Когда она вошла своей тяжелой походкой, ступая на пятки, мужчины и m lle Bourienne приподнялись, и маленькая княгиня, указывая на нее мужчинам, сказала: Voila Marie! [Вот Мари!] Княжна Марья видела всех и подробно видела. Она видела лицо князя Василья, на мгновенье серьезно остановившееся при виде княжны и тотчас же улыбнувшееся, и лицо маленькой княгини, читавшей с любопытством на лицах гостей впечатление, которое произведет на них Marie. Она видела и m lle Bourienne с ее лентой и красивым лицом и оживленным, как никогда, взглядом, устремленным на него; но она не могла видеть его, она видела только что то большое, яркое и прекрасное, подвинувшееся к ней, когда она вошла в комнату. Сначала к ней подошел князь Василий, и она поцеловала плешивую голову, наклонившуюся над ее рукою, и отвечала на его слова, что она, напротив, очень хорошо помнит его. Потом к ней подошел Анатоль. Она всё еще не видала его. Она только почувствовала нежную руку, твердо взявшую ее, и чуть дотронулась до белого лба, над которым были припомажены прекрасные русые волосы. Когда она взглянула на него, красота его поразила ее. Анатопь, заложив большой палец правой руки за застегнутую пуговицу мундира, с выгнутой вперед грудью, а назад – спиною, покачивая одной отставленной ногой и слегка склонив голову, молча, весело глядел на княжну, видимо совершенно о ней не думая. Анатоль был не находчив, не быстр и не красноречив в разговорах, но у него зато была драгоценная для света способность спокойствия и ничем не изменяемая уверенность. Замолчи при первом знакомстве несамоуверенный человек и выкажи сознание неприличности этого молчания и желание найти что нибудь, и будет нехорошо; но Анатоль молчал, покачивал ногой, весело наблюдая прическу княжны. Видно было, что он так спокойно мог молчать очень долго. «Ежели кому неловко это молчание, так разговаривайте, а мне не хочется», как будто говорил его вид. Кроме того в обращении с женщинами у Анатоля была та манера, которая более всего внушает в женщинах любопытство, страх и даже любовь, – манера презрительного сознания своего превосходства. Как будто он говорил им своим видом: «Знаю вас, знаю, да что с вами возиться? А уж вы бы рады!» Может быть, что он этого не думал, встречаясь с женщинами (и даже вероятно, что нет, потому что он вообще мало думал), но такой у него был вид и такая манера. Княжна почувствовала это и, как будто желая ему показать, что она и не смеет думать об том, чтобы занять его, обратилась к старому князю. Разговор шел общий и оживленный, благодаря голоску и губке с усиками, поднимавшейся над белыми зубами маленькой княгини. Она встретила князя Василья с тем приемом шуточки, который часто употребляется болтливо веселыми людьми и который состоит в том, что между человеком, с которым так обращаются, и собой предполагают какие то давно установившиеся шуточки и веселые, отчасти не всем известные, забавные воспоминания, тогда как никаких таких воспоминаний нет, как их и не было между маленькой княгиней и князем Васильем. Князь Василий охотно поддался этому тону; маленькая княгиня вовлекла в это воспоминание никогда не бывших смешных происшествий и Анатоля, которого она почти не знала. M lle Bourienne тоже разделяла эти общие воспоминания, и даже княжна Марья с удовольствием почувствовала и себя втянутою в это веселое воспоминание.
– Вот, по крайней мере, мы вами теперь вполне воспользуемся, милый князь, – говорила маленькая княгиня, разумеется по французски, князю Василью, – это не так, как на наших вечерах у Annette, где вы всегда убежите; помните cette chere Annette? [милую Аннет?]
Одним из величайших открытий Чарльза Диккенса стало имя Пиквика. Общеизвестно, что этим приобретением писатель обязан Бату. Я знал, что у самой границы Сомерсета и Уилтшира существует деревня с таким названием и отправился посмотреть на нее. Деревушка оказалась совсем крошечной с единственной улицей - вдоль дороги Бат - Лондон выстроилась цепочка каменных домов, выкрашенных в приятный цвет хаки (как выяснилось, сделано это на средства местного землевладельца). На въезде в деревню стоит большой щит, на котором крупными зелеными буквами выведено название населенного пункта. Все рассчитано на то, что любой из проезжающих мимо заметит надпись и вслух умилится: «О! Смотри, как забавно, - Пиквик!»
По крайней мере, мне так кажется, поскольку я исхожу из того, что каждому англичанину мило это имя.
Скажите, - спросил я у местного жителя, - а есть ли здесь семейство с такой фамилией?
Ну, может, раньше когда-нибудь было... и подарило свое имя деревне?
Вот уж не знаю!
Тогда, может, знаете, откуда Чарльз Диккенс взял это имя - от вашей деревни или от какого-то человека по имени Пиквик?
Нет, не знаю, - похоже, этот человек отдавал предпочтение негативным предложениям. - Но я слышал, будто свою историю он написал в трактире «Заяц и гончие», который стоит дальше по дороге.
Какую историю? - злорадно поинтересовался я.
Ну как же?! Историю Пиквика, конечно, - убежденно ответил мой собеседник.
Конечно, а как же иначе! Мне давно следовало уяснить: комнат в окрестностях Бата, где, по слухам, творил Диккенс, не меньше, чем гостиниц во всех уголках , где якобы ночевала королева Елизавета.
Вряд ли в английской литературе найдется еще одно имя, которое по известности и популярности могло бы сравниться с именем мистера Пиквика. Два бессмертных героя - Пиквик и Фальстаф. Поэтому я решил взять на себя труд выяснить, каким именно образом это имя вошло в литературу, и вот что обнаружилось в результате моих изысканий.
В те времена, когда Диккенс посетил Бат, на месте нынешнего Насосного зала и отеля при нем стояла скромная гостиница «Белый олень», принадлежавшая некоему Мозесу Пиквику. Мало того, имя его (как с подозрением подметил Сэм Уэллер) красовалось на дверцах всех экипажей, поскольку помимо гостиницы Мозес содержал весьма прибыльные конюшни и заведовал всеми перевозками в Бате. Так что имя Пиквика показалось Диккенсу вездесущим, как солнечный свет.
«Ах, какое имя!» - подумал писатель, хватаясь за свою записную книжку.
Так был сделан первый шаг к бессмертию Пиквика! Теперь это имя получило такую известность, что французские студенты, изучающие нашу литературу, могут часами рассуждать о «месье Пиквике».
Но кем был Мозес Пиквик и откуда произошло его имя?
На сей счет существует любопытная история. По слухам, Мозес являлся праправнуком основателя рода Пиквиков. Как-то в давние времена одна женщина проезжала мимо деревни Вик, что располагается неподалеку от Бата. На обочине дороги она заметила какую-то бесформенную кучу, которая при ближайшем рассмотрении оказалась безвестным мужчиной. Добросердечная женщина привезла бедолагу к себе домой и выходила его. Незнакомца окрестили Элиизером, а фамилию дали «Пиквик» - поскольку подобрали его возле деревни Вик!
От того самого первого Пиквика и пошла батская семья, которая со временем разрослась и стала процветать. В тот момент, когда Чарльз Диккенс появился на сцене, праправнук Элиизера уже имел достаточное состояние и вес в обществе. Писатель подарил ему славу...
Батский архив находился от меня буквально в двух шагах. Там я выяснил, что в городе проживали пять человек с такой фамилией. Один из них был органистом, двое других занимались торговлей бакалейными товарами, профессия еще двоих Пиквиков не указывалась. Разжившись этими сведениями, я надел свою шляпу и, сгорая от нетерпения, отправился навестить ближайшего мистера Пиквика.
Простите, мистер Пиквик дома?
Да, входите.
На пороге стоял седой мужчина средних лет и задумчиво разглядывал меня серыми глазами. Я успел подумать, что никогда еще не встречал человека со столь неподходящим именем. Каюсь, подспудно я ожидал увидеть пожилого лысого господина с приятными манерами. Мне казалось, что у мистера Пиквика обязательно будет привычка склонять голову набок и помаргивать подслеповатыми глазами. Увы, настоящий мистер Пиквик был бесконечно далек от нарисованного мною портрета: больше всего он походил на профессора геологии или преуспевающего адвоката.
Так вы... э-э... и есть мистер Пиквик? - спросил я.
Да. Чем могу служить?
Так началась наша беседа. Познакомившись поближе с этим человеком, я узнал, что носить фамилию Пиквик - весьма сомнительное удовольствие. Сплошь и рядом это осложняет вам жизнь. Стоит только вслух назвать свое имя в гостинице, и все вокруг оглядываются на вас: им кажется, что вы их дурачите. Время от времени в ваш дом вламываются бесцеремонные американцы и вопят: «Эй, послушайте! Я просто зашел пожать вам руку, сэр. Все мои знакомые обзавидуются, когда узнают, что я разговаривал с самим мистером Пиквиком - человеком, чьим предком я безмерно восхищаюсь!»
А мне казалось, тысячи людей были бы счастливы носить такое имя.
Вы полагаете? - мрачно усмехнулся мистер Пиквик. - Поверьте, нет ничего приятного в том, что одна только ваша фамилия вызывает у людей улыбку. По мне, так Пиквик был просто старым придурком. Имя само по себе неплохое - тут я спорить не буду - и знаменитое к тому же... но для меня оно чересчур обременительно. Куда бы я ни пошел, оно привлекает ко мне внимание. Наверное, я слишком скромен для такой фамилии.
Слушая жалобы своего собеседника, я, напротив, задумался над тем, какую службу фамилия Пиквик может сослужить человеку. Сколько на свете существует профессий и ремесел, где та самая невольная улыбка, о которой мы сейчас говорили, может стать залогом успеха. Вы только представьте себе коммивояжера по фамилии Пиквик! Каждый потенциальный клиент - помимо своей воли - увидит и услышит такого человека. Оно и понятно: кому под силу сопротивляться магии имени? Да любой мистер Пиквик может организовать практически любое дело, и люди - тут я нимало не сомневаюсь - с радостью за ним последуют. В этот момент меня посетила новая мысль:
А вы, очевидно, все являетесь родственниками, пусть и далекими?
Весьма вероятно. Не исключено, конечно, что кое- кто из прямых потомков Мозеса Пиквика впоследствии по личным мотивам сменил фамилию. Но все они продолжают жить в нашем городе.
Мне достоверно известно, - продолжал мой собеседник, - что Пиквики есть и в Америке. Например, двое моих братьев выехали туда. Американцы проявляют большой интерес к нашей фамилии, что же касается меня, то я не нахожу в ней ничего хорошего... На мой взгляд, имя Пиквик чересчур уж эффектное. Лично я могу припомнить всего единственный раз, когда оно принесло какую-то пользу нашей семье. Во время войны мой сын возвращался после ранения домой из Франции. Так вот, доктор, узнав его имя, так заинтересовался, что просидел с ним рядом всю ночь, пока они пересекали Канал.
Однако самый интересный факт мистер Пиквик приберег до моего ухода.
Знаете ли вы, - сказал он, - что на моих водительских правах имеются две фамилии - Пиквик и Уордл! Скорее всего, это случайное совпадение... но секретаря городской корпорации зовут именно так - Уордл!